Житейские воззрения кота Мурра

Поскольку князь Ириней считал себя чрезвычайно значительной царствующей особой, то, конечно же, ему множество раз снились гордые сны о всяческих придворных коварствах и прочих злобных каверзах. Посему последнее суждение лейб-егеря тяжким бременем пало на его душу, и он на несколько мгновений погрузился в глубочайшие раздумья.

– Егерь, – заговорил он затем, расширив и округлив глаза до полнейшей невозможности, – егерь, вы правы. История с посторонним человеком, с чужаком, который бродит и околачивается здесь, история со светом, который виден в окне необитаемого павильона глубокой ночью, – все это куда опасней и подозрительней, чем может показаться на первый взгляд. Жизнь моя в руце Божией! Но я окружен верными слугами, и если бы одному из них пришлось пожертвовать собой ради меня, я непременно щедро награжу семейство его! Итак, распространите же это мое обещание среди моей челяди, добрый Лебрехт! Вам должно быть известно: княжеское сердце чуждо какой бы то ни было боязни и боязливости, всякая свойственная людям боязнь смерти ему опять-таки чужда, однако же мы, монархи, должны выполнять свой долг и свои обязанности по отношению к народу своему, ради народа нашего должны мы беречь себя, тем паче что наследник престола еще не достиг совершеннолетия. Поэтому я не покину замка моего, пока не будет разоблачен и раздавлен коварный заговор в павильоне. Лесничий с подчиненными ему егерями-объездчиками и всеми прочими чинами лесного округа должен прибыть сюда, все мои люди должны вооружиться до зубов. Павильон следует тотчас окружить, замок запереть, позаботьтесь об этом, добрый Лебрехт. Я сам привяжу к поясу свой охотничий нож, а вы, егерь, зарядите мои двуствольные пистолеты, но не забудьте поставить предохранитель, чтобы ничего такого не стряслось! И чтобы мне немедленно сообщили, как только комната в павильоне будет взята штурмом и, таким образом, заговорщики окажутся вынужденными сдаться, чтобы я тотчас же смог вернуться во внутренние покои. И потом – чтобы непременно тщательнейшим образом обыскать пленных, прежде чем они предстанут перед моим троном, дабы никто из них с отчаяния не совершил бы… Но что же вы стоите как вкопанный? Что же вы так уставились на меня? Что же вы улыбаетесь? Что все это значит, милейший Лебрехт?

– Ах, – ответил лейб-егерь чуть лукаво, – ах, ваша милость, я полагаю только, что это решительно ни к чему – вызывать сюда лесничего со всеми его людьми.

– Почему же это – не надо? – разгневанно осведомился князь. – Почему не надо? Мне показалось вдруг, что вы решаетесь мне противоречить? Ведь с каждой секундой опасность возрастает. Тысячу прок… Лебрехт, мигом на коня, к лесничему – собрать людей – ружья зарядить – пусть выступают сию же минуту!

– Они уже, – сказал лейб-егерь, – они ведь уже здесь, ваша милость!

– Как это – почему это? – воскликнул князь, раскрыв рот, дабы его изумление вдоволь надышалось.

– Уже, – продолжал лейб-егерь, – уже, едва рассвело, я побывал у лесничего… Павильон уже осажден, да так старательно, что из него и кошка не выбежит незамеченной, а не то что человек!

– Вы, – растроганно воскликнул князь, – вы замечательный егерь, Лебрехт, и верный слуга к тому же, верный слуга княжеского дома! Спасите меня от этой опасности, и вы определенно сможете рассчитывать на получение медали за заслугу, медали, которую я сам лично придумаю, набросаю и велю отчеканить из серебра или из золота, в зависимости от того, сколько людей падет при штурме павильона!

– Если вы позволите, ваша милость, – сказал егерь, – мы тут же приступим к делу. То есть мы вышибем двери павильона, возьмем в плен сволочь, которая там засела, и со всем этим будет покончено. О да, этого парня, который от меня все время ускользал, того самого, который такой великолепный прыгун, ну, словом, этого проклятущего субъекта, который забрался в павильон и квартирует там как непрошеный гость, ужо я его, этого негодяя, изловлю, того самого, который так встревожил барышню Юлию!

– Что за негодяй? – спросила советница Бенцон, входя в комнату. – Что за негодяй встревожил Юлию? О чем вы говорите, милейший Лебрехт?

Князь торжественно, с особым значением, как некто, кто столкнулся с чем-то великим, чудовищным, что он изо всех душевных сил пытается перенести, – прошествовал навстречу Бенцон. Он схватил ее руку, нежно пожал ее и проговорил затем чрезвычайно мягким тоном: