Житейские воззрения кота Мурра

На другой день я не удовольствовался сидением под дверью на пороге, я стал гулять по улице, и тут-то я увидел издали господина барона Алкивиада фон Виппа, а вслед за ним вприпрыжку бежал мой бодрый друг Понто. Это было для меня более чем кстати; я собрал все свое достоинство, все свое благоприличие и приблизился к моему другу с той самой неподражаемой грацией, которой, как бесценному дару благосклонной натуры, не в силах научить никакое искусство! – Но как это ужасно! Что случилось, что стряслось! Как только барон увидел меня, он остановился и стал чрезвычайно пристально лорнировать меня, а затем он воскликнул: «Allons![165] Понто! Ату-ату! Кота, кота! Куси, куси!» И Понто, этот фальшивый друг, с яростью напустился на меня! В ужасе, совершенно выйдя из себя, огорошенный этим позорным предательством, я был не способен ни на какое сопротивление, напротив, я прижался к земле, как только мог, чтобы избежать острых зубов пуделя Понто, которые он мне показал, рыча и скалясь. Однако же затем Понто немного попрыгал вокруг меня, отнюдь меня не хватая и не кусая, и шепнул мне на ухо: «Мурр! Не валяй же дурака – не бойся меня – ты же видишь, я же не всерьез, я все это просто выделываю в угоду моему господину!» И вот Понто стал повторять свои прыжки и даже прикинулся, будто куснул меня за уши, тем не менее не причинив мне ни малейшей боли. «А теперь, – наконец прорычал мне Понто, – убирайся-ка, дружок Мурр, да поскорей в подвальный люк!» Я не заставил себя повторять это дважды и ретировался с быстротой молнии. Невзирая на заверения пуделя Понто, что он не причинит мне никакого вреда, мне все-таки было очень страшно, ибо в подобного рода критических случаях никогда не знаешь толком, достаточно ли сильно в наших друзьях чувство дружбы к нам и способно ли оно, это чувство, победить и преодолеть их природные предрассудки и предубеждения.

Когда я уже юркнул в подвал, Понто стал продолжать разыгрывать ту комедию, которую он начал ранее, так сказать в честь своего хозяина. А именно – он рычал и лаял у чердачного окна, всовывал свою мордочку между прутьями решетки, делал вид, что совершенно вне себя из-за того, что я ускользнул от него и что он теперь не в состоянии преследовать меня! «Вот теперь ты видишь, – сказал, однако, Понто, обращаясь ко мне, пребывающему в погребе, – каковы выгодные и высокополезные следствия высшей культуры? Ведь вот только что я доказал моему господину, до чего я послушен и предан ему, без того чтобы проявить враждебность по отношению к тебе, милейший Мурр. Вот именно так всегда и поступает истинно светский человек, которому судьба предопределила быть орудием в руце другого, более могущественного, чем он сам. Натравляемый и понукаемый, он вынужден кинуться вперед, но при этом он может проявить такую ловкость, чтобы действительно кусаться лишь тогда, когда это оказывается выгодным и ему самому, а не только его хозяину». Не медля ни минуты, я открылся моему юному другу Понто, я растолковал ему, до чего я жажду усвоить хоть нечто из его высшей культуры, и спросил у него, не согласится ли он, а если да, то как, взять меня к себе в науку? Понто несколько минут поразмышлял и затем заметил, что лучше всего было бы, если бы он для начала сразу же представил мне живую и четкую картину высшего общества, в котором он теперь имеет удовольствие жить, и в этих видах удобнее всего, пожалуй, чтобы я сопровождал его нынче вечером к прелестной Бадине, у которой именно теперь, в часы театрального представления, собирается весьма изысканное общество. Бадина же была левреткой, состоявшей в услужении у княжеской обер-гофмейстерины.

Я умылся и вообще, как только мог, навел красоту, еще немного полистал руководство Книгге и наспех пробежал несколько новейших комедий Пикара, чтобы, ежели будет необходимость, показать, что я также силен и во французском, и затем спустился вниз, к дверям. Понто не заставил себя ждать. Мы пошли вниз по улице и вскоре попали в ярко освещенную гостиную Бадины, где я нашел пестрое собрание пуделей, шпицев, мопсов, болонок, левреток, – одни из них сидели кружком, другие группировались по углам.

Сердце тревожно забилось в моей груди, когда я попал в это чуждое мне общество враждебных натур. Иные пудели взирали на меня с пренебрежительным удивлением, как будто хотели сказать: «Что ему нужно здесь, этому подлому коту? Зачем он затесался в наше великосветское общество?»