Житейские воззрения кота Мурра

Конечно, так думал я тогда, когда был еще грешным человеком, и то, что я теперь повторяю эти кощунственные мысли, – да послужит вам вместо какого бы то ни было описания того любовного очарования, которым Всевышний украсил милую Анджелу, и да послужит это описанием ее красоты, тем паче что мне теперь не подобает, да, пожалуй, и не удалось бы, много говорить о земной красоте. Рядом с юной девицей шла или, вернее, ковыляла, опираясь на палку, очень старая, весьма пристойно одетая особа, в ней поражала только ее необычная полнота и некоторая странная беспомощность. Невзирая на то что она была теперь одета совсем иначе, несмотря на то что на ней был чепец, сильно прикрывавший лицо, я тотчас узнал в ней памятную мне цыганку с набережной. Лукавая улыбка старухи и ее легкий кивок послужили мне доказательством, что я не ошибся. Я не мог оторвать глаз от прелестного чуда; девушка потупилась, веер выпал из ее руки. Я мгновенно поднял веер, и потом, когда она брала его, я прикоснулся к ее пальцам; они дрожали, трепетали; и тут в моей груди ярко вспыхнуло пламя проклятой адской страсти, и я не ведал, что наступила первая минута ужасного испытания, которое судили мне небеса. Совершенно оглушенный, в полном расстройстве чувств, замер я и едва заметил, что дама с ее престарелой спутницей села в коляску, которая стояла в конце аллеи. Лишь когда экипаж укатил прочь, я пришел в себя и как безумный бросился вслед за ним. Я успел догнать их и увидеть, что экипаж остановился перед домом в узенькой коротенькой улочке, ведущей к просторной площади Largo delle Piane. Обе они, дама и ее спутница, вышли из экипажа, и так как коляска уехала, как только они вступили в дом, я справедливо предположил, что они там и живут. На площади Largo delle Piane жил мой банкир, синьор Алессандро Сперци, и я, даже сам не знаю, как мне взбрела в голову эта мысль, решил тут же навестить его. Он подумал, что я пришел к нему с деловым визитом, и начал весьма красноречиво и многословно распространяться о том, в каком состоянии находятся мои денежные дела. Однако голова моя была всецело занята мыслями о моей прекрасной даме, я ни о чем другом не думал, ничто другое не доходило до моего слуха: вот так и вышло, что я, вместо толковых ответов, поведал синьору Сперци о только что случившемся со мной прелестном приключении. Синьор Сперци, оказывается, мог рассказать мне о моей красавице гораздо больше, чем я мог предполагать. Именно он, мой банкир, каждые полгода получал на свое имя от одного аугсбургского торгового дома перевод на значительную сумму, предназначенный для той самой прелестной дамы. Ее звали Анджела Бенцони, а старуху – госпожа Магдала Сигрун. Синьор Сперци, в свою очередь, должен был посылать в адрес этого торгового дома в Аугсбурге самые подробные отчеты обо всем образе жизни этой девушки, так что он, как ему и прежде полагалось делать это, наблюдал за ее воспитанием и за всем ведением ее дома и в какой-то мере мог считаться ее опекуном. Банкир полагал, что эта девушка – плод запретной связи весьма знатных особ. Я выразил синьору Сперци свое изумление по поводу того, что такое сокровище, истинный клейнод, доверено особе с такой сомнительной репутацией, как эта старуха, которая в грязных цыганских отрепьях разгуливает по городу и, пожалуй, не прочь была бы даже сыграть роль сводни. Банкир, однако, заверил меня, что невозможно отыскать более верную и более заботливую няньку, чем старуха, которая, кстати, прибыла в Неаполь вместе с Анджелой, когда той едва минуло два года. Ну а то, что старуха порой рядится цыганкой, – это всего лишь диковинная причуда, которую, пожалуй, можно ей простить в этой стране, где каждый порой волен носить маску! Но нет, я не смею, я не должен рассказывать слишком пространно. Старуха вскоре отыскала меня, она вновь была переряжена цыганкой и сама привела меня в дом к Анджеле, которая, мило зарумянившись, с девичьей стыдливостью призналась мне в своей любви. Я все еще, сбитый с толку, полагал, что старуха – бессовестная сводня и греховодница, но вскоре убедился в обратном. Анджела была целомудренна и чиста как снег, и там, где я, грешник, собирался развратничать, я научился верить в добродетель, которую я, впрочем, вынужден считать теперь бесовским наваждением. И чем выше и выше вздымалась моя страсть, тем все более поддавался я уговорам старухи, которая неустанно твердила мне, прожужжала мне все уши, что я должен обвенчаться с Анджелой. Если это пока и должно было произойти втайне, то, конечно же, должен был наступить день, когда я открыто смогу надеть княжескую диадему на чело моей супруги. Анджела по рождению ровня мне.