Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Отдохнули какое‑то время господин и оруженосец, и возобновили свой путь, и подъехали к гостинице, которую Дон Кихот принял за таковую, потому что из дома герцогской четы отправился в путь, уже выздоравливая от своего безумия и без пелены на очах. От пелены этой его мало–помалу избавили насмешки. Насмешки помогли ему открыть глаза и понять, что перед ним мерзкие и грязные животные.

Но в гостинице предстояло ему испытать еще одну муку, а именно узнать о небылицах, рассказанных о нем в поддельной второй части его истории.

Глава LX

о том, что случилось с Дон Кихотом на пути в Барселону

Они продолжали свой путь в Барселону, и в пути, когда они остановились на время сиесты в густом лесу, не то дубовом, не то пробковом, случилось наипечальнейшее из всех печальных происшествий в истории Дон Кихота. Дело в том, что Дон Кихот был в отчаянии от нерадивости и бессердечия своего оруженосца Санчо; ведь, «по счету Дон Кихота», он «нанес себе (…) всего лишь пять ударов — число жалкое и ничтожное по сравнению с тем несметным количеством ударов, которых еще недоставало», чтобы расколдовать Дульсинею; и он решил сам отхлестать Санчо, не считаясь с волей последнего. Попытался Рыцарь это сделать, Санчо не дался, Дон Кихот упорствовал, а посему Санчо Панса «вскочил на ноги, бросился на своего господина, стал с ним бороться и, дав ему подножку, повалил на землю; затем наступил ему правым коленом на грудь и сжал руки Дон Кихота так, что тот не мог ни встать, ни перевести дыхания».

Хватит цитировать, ибо самое твердокаменное сердце сожмется при чтении этого печального эпизода. После насмешек герцогской четы, приступа уныния от сознания своей бедности, после того как при виде изваяний четырех Божиих рыцарей дрогнул на миг героизм Дон Кихота, после того как был он истоптан копытами мерзких, грязных животных, не хватало ему только — в качестве самой страшной пытки — бунта оруженосца. Санчо успел испытать, что такое быть губернатором, а теперь узрел своего господина под копытами быков. Эпизод, исполненный глубочайшей печали.

Дон Кихот вскричал: «Как, предатель? Ты восстаешь на своего хозяина и сеньора? Посягаешь на того, кто тебя кормит?» Не только кормит и дает хлеб, но и славу, и жизнь, и то и другое — на века. «Я не свергаю и не делаю королей, — ответил Санчо, — а только себя спасаю, потому что я сам себе сеньор».

О бедный Санчо, на какую опасную глупость толкает тебя грешная плоть! Утверждая, что ты сам себе сеньор, ты грубо отказываешься повиноваться своему господину и законному сеньору, тому, кто дает тебе вечный хлеб жизни вечной. Нет, бедный Санчо, нет, подобные тебе Санчо не сеньоры самим себе. Злонамеренный довод, приводимый тобой в оправдание твоего бунтарства: «Я сам себе сеньор!» — всего лишь отзвук слов: «Не стану служить!», которые произносит Люцифер, князь тьмы. Нет, Санчо, нет, ты не являешься и не можешь быть сеньором самому себе; и убей ты своего господина, в то же мгновение ты убил бы навеки и себя самого.

Но если поразмыслить, нелишне все‑таки, что Санчо восстает; не восстань он подобным образом, не был бы человеком в полном смысле слова, цельным и истинным. И мятеж его, если поразмыслить, был актом нежности, глубокой нежности к господину, ибо сам Рыцарь отказался было повиноваться добрым рыцарским обычаям, а причиной тому было уныние, вызванное агонией его безумия. После этого, после того как Санчо наступил коленом на грудь господину, после того как победил своего господина, он, конечно же, полюбил его больше прежнего и стал уважать и ценить еще сильнее. Таков человек.

И Дон Кихот, позволив победить себя, пообещал не трогать даже ниточки на одежде Санчо. Впервые в жизни Рыцарь Львов смиренно дает победить себя, даже не защищаясь; и дает победить себя оруженосцу.

И тот самый Санчо, который только что бросился на своего господина и придавил ему коленом грудь, нащупав у себя над головой свисающие ноги в башмаках и чулках, дрожит, от страха и кричит, призывая Дон Кихота на помощь.

Стоило ему отказать в повиновении своему господину и естественному повелителю, бунтарски вскричать: «Я сам себе сеньор!», как тем самым он перестал быть сеньором самому себе и задрожал от страха при виде свисавших у него над головой ног в чулках и башмаках; и тут со страху он зовет на помощь своего господина и естественного повелителя. И Дон Кихот, разумеется, поспешил на зов по доброте своей. И предположил, что ноги принадлежат разбойникам и грабителям, повешенным на деревьях.