Житие Дон Кихота и Санчо по Мигелю де Сервантесу Сааведре, объяснённое и комментированное Мигелем де Унамуно

Мое «я», которому суждено победить, не это мое «я», плененное и дряхлеющее; не это мое «я», которое от земли приемлет пищу и само станет в свой час пищей земли; нет, не оно победит, а моя истина, мое вечное «я», мой прообраз и мой образец испокон веков и до скончания их; идея моего «я» в умысле Бога, Сознания Вселенной. И эта божественная идея, эта моя Дульсинея Тобосская, становится еще более великой и еще более прекрасной с моим поражением и смертью. Вся твоя проблема в этом: либо ты отдашь в заклад эту свою идею, тем самым уничтожив ее окончательно, и достигнешь того, что Бог о тебе забудет, либо ты должен принести ей в жертву самого себя и добиться того, чтобы она всплыла со дна и жила бы всегда — в бесконечном и вечном Сознании Вселенной. Или Бог, или забвение.

Если, чтобы сохранить фитиль, ты гасишь огонь, если, чтобы сохранить жизнь, ты растратишь свою идею, Бог не вспомнит о тебе, и ты погрузишься в забытье как в высшее прощение. И нет иного ада, чем если Бог забудет о нас и мы вернемся в мир бессознательного, откуда вышли. «Помяни меня, Господи! — скажем мы вместе со злодеем, который умирал рядом с Иисусом (Лк. 23:42). — Господи, помяни меня, и пусть жизнь моя оживлена будет моей божественной идеей, и если она помрачится, если уйдет вместе с моей плотью, если исчезнет в моем бренном теле, тогда горе мне, Господи, Ты простишь меня, но забудешь обо мне! Если уповаю на Тебя, буду жить в Тебе; если отдалюсь от Тебя, окажусь один на один с теми, кто не принадлежит Тебе. С тем единственным, что существует вне Тебя: с тем, что именуется ничто».

И победитель Дон Кихота, Рыцарь Белой Луны, которого любовь к Дульсинее тоже вырвала из безмятежного покоя сельской жизни, не убивает Рыцаря, нет, он восклицает: «…пусть цветет во всей своей чистоте и славе красота Дульсинеи Тобосской!» — и довольствуется тем, что просит побежденного удалиться в свое селение, «удалиться на тот срок, который…». Удалиться, дабы умереть во благе! Самсон Карраско, бакалавр, удостоившийся степени в Саламанке, — ведь именно он был Рыцарем Белой Луны — тоже искал славы, дабы молва повторяла его имя купно с именем Дон Кихота. И разве он отправился на поиски славы не для того, чтобы заодно украсить себя оной в очах той андалузки Касильды,²³⁸ в которую влюбился, повстречав ее на какой‑то улочке в златозакатном городе на берегу Тормеса?²³⁹

А Санчо, верный Санчо, «глубоко опечаленный и расстроенный, не знал, что сказать и что делать; ему казалось, что все это происходит во сне, что во всей этой диковине замешано волшебство. На его глазах господин его был побежден и обязался целый год не брать в руки оружия; он видел, что закатился блеск славы великих подвигов, видел, как его собственные упования на недавние посулы хозяина исчезли и развеялись как дым».

Поговорим подробнее о финале славной карьеры Дон Кихота, о том, как был он побежден в Барселоне, и притом побежден своим соседом бакалавром Самсоном Карраско. И вот здесь, мой сеньор Дон Кихот, я должен признаться тебе в одной своей прошлой недостойной выходке.

Несколько лет тому назад в одном еженедельнике, который у нас в Испании приобрел известность и вес, я бросил против тебя, великодушный идальго, такой вот воинственный клич: «Смерть Дон Кихоту!»²⁴⁰ Клич был услышан, в том числе в Барселоне, где ты был побежден и где мне его перевели на каталонский язык; прозвучал клич и отозвался эхом, и многие подхватили этот клич, и мне рукоплескали. Я пожелал твоей смерти, чтобы возродился в тебе Алонсо Добрый, влюбленный в Альдонсу, как будто его доброта никогда не проявлялась ярче, чем в твоих безумных подвигах. И сейчас я признаюсь, сеньор мой, что мой возглас, который так понравился в этой Барселоне, где тебя победили и где мне сделали перевод на каталонский, был мне внушен твоим победителем Самсоном Карраско, бакалавром Саламанкского университета. Потому что, коль скоро в этой Барселоне, светоче и центре новой индустриальной жизни Испании, громче всего поднимают голос против кихо- тизма, причиной тому бакалаврско–саламанкский дух в самых низких своих проявлениях. Ведь там, в Барселоне, всегда берет верх бакалавр Самсон Карраско.

И когда он открыл дону Антонио Морено свое имя, сказал дон Антонио: «Ах сеньор, да простит вам Бог тот ущерб, который вы наносите всему миру, стараясь вернуть рассудок самому занятному безумцу на свете! Неужели, сеньор, вам не ясно, что польза, могущая произойти от исцеления Дон Кихота, не сравнится с тем удовольствием, которое доставляют его безумства?» И на эту нить нанизывал он свои суждения. Печальный образ мышления, ведь он не хочет, чтобы Дон Кихот выздоровел, так как ему весело от того, что Рыцарь безумен, и ему нравятся бредни безумца. Неизвестно, что оплакивать больше — мелкую душу Самсона Карраско или мелкую душу дона Антонио Морено.