Дон Кихота жалуют за смех, вызываемый его причудами, за удовольствие, доставляемое его бреднями; но то, за что над ним смеялись когда‑то, теперь вызывает слезы, и если когда‑то нравились его нелепости, они совсем не нравятся в сегодняшней жизни.
Я воскликнул: «Смерть Дон Кихоту!», о мой сеньор Дон Кихот. Прости мне это, прости, я ведь бросил этот клич из доброго, здравого, хотя и ошибочного, намерения; из любви к тебе; но всякие недоумки, которые от недостатка ума соображают слабо, поняли мой клич превратно, и, желая послужить тебе, Рыцарь, я невольно обидел тебя. Грустно, когда нас толкуют вкось и вкривь, и не столько по недомыслию, сколько от недоброго сердца. Так прости же мне, мой Дон Кихот, зло, которое, возможно, я причинил тебе, хотя и хотел сделать добро;241
ты убедил меня, сколь опасно проповедовать благоразумие меднолобым; ты показал мне, сколь злотворно проповедовать практицизм людям, склонным к грубейшему материализму, пусть и переряженному в христианскую духовность.Зарази меня своим безумием, мой Дон Кихот, зарази неисцелимо. И пусть назовут меня гордецом или кем угодно. Не хочу искать выгоды, которой ищут они. Пусть говорят: чего он хочет? чего ищет? Они исходят из собственных представлений о путях, моих путей им не найти. Они ищут выгод в этой бренной жизни, а вера их в другую жизнь — привычный сон; мне же, мой Дон Кихот, предоставь сражаться с самим собой, предоставь право страдать! Пусть себе лелеют чаяния, достойные провинциального депутата; мне же подари своего Клавиленьо,242
и даже если я не взлечу, да приснится мне, что я возношусь на небо, в область незатихающего ветра и неугасимого огня. Душа души моей, сердце моей жизни, неутолимая жажда вечности, будь моим хлебом насущным! Что, хитер я? О нет, я не хитер, не хочу я быть хитрым. Не хочу быть разумным в духе жалкого разума, который дает хлеб живущим; сделай меня безумным, мой Дон Кихот!Да живет и здравствует Дон Кихот! Да здравствует Дон Кихот, побежденный и избитый! Да здравствует умерший Дон Кихот! Да здравствует Дон Кихот! Подари нам свое безумие, вечный наш Дон Кихот! Подари безумие и позволь обрести силы у колен твоих. Если бы ты знал, как я страдаю, мой Дон Кихот, среди твоих соотечественников, чей запас героического безумия ты унес с собой, а при них осталось лишь дерзкое самомнение, которым они довели тебя до погибели!.. Знал бы ты, как презирают они с высоты своей тупоумной и оскорбительной суетности всякое кипение духа и всякие движения внутренней жизни! Знал бы ты, с какой ослиной серьезностью смеются над забавностью того, что именуют безумием, и потешаются над тем, что почитают бреднями. О Дон Кихот мой, какая гордыня, какая глупая гордыня, бессловесная гордыня свойственна этим тупицам, которые принимают за парадокс то, что не умещается у них в башке, и за желание оригинальничать — всякий своевольный взлет духа! Для них не существует горючих слез, пролитых в безмолвии, в безмолвии таинства, ведь эти варвары полагают, что разрешили все проблемы; для них не существует душевной тревоги, ведь они считают, что обладают абсолютной истиной от рождения; для них не существует ничего, кроме догм, формул и рецептов. У них всегда душа бакалавра. И хотя они ненавидят Барселону, все же отправляются туда и побеждают тебя.
«Шесть дней пролежал Дон Кихот в постели, печальный, унылый, мрачный и расстроенный, без конца вспоминая подробности своего злосчастного поражения», так что и утешения его верного Санчо не помогали. Санчо же отлично понимал, что проиграл больше всех, хотя пострадал больше всех его господин. И спустя несколько дней они отправились к себе: «…Дон Кихот — без оружия, в дорожном платье, а Санчо — пешком, потому что на Серого были навьючены доспехи». Так и повелось с тех пор, как победили Дон Кихота: Серые тащат его доспехи.
По дороге они встретили лакея Тосилоса, который поведал Дон Кихоту, что он по герцогскому приказу получил сто палок, донья Родригес вернулась в Кастилию, а ее дочь ушла в монахини. Так закончилось одно из приключений, которое Дон Кихот в свое время завершил куда удачнее.243
Глава LXVII