Житие маррана

— Из высоких дверей дворца инквизиции мы вышли на площадь. Толпа встретила нас злорадным улюлюканьем: вид мерзких чудовищ в бумажных колпаках вносил разнообразие в городские будни. Рядом важно шествовали кабальеро и монахи разных орденов, маршировали гвардейцы маркиза де Монтесклароса, громко топали солдаты с аркебузами, вышагивали герольды с жезлами и знатные особы в сопровождении пажей. Точно диковинных зверей, нас провели перед дворцом вице-короля, чтобы его супруга могла потешить свое любопытство, глядя из-за занавесок. Однако церемония все никак не начиналась — видимо, возникли какие-то протокольные сложности. Наконец, еле волоча ноги, под презрительными взглядами зевак мы, жалкое и нелепое скопище уродов, взошли на помост, держа в руках зеленые свечи. Каждому подробнейшим образом зачитали решение суда, но не сразу, а после бесконечных проповедей. «Отпущенных» передали в руки светских властей: одних должны были сжечь заживо, а других сперва милостиво удушить. Тех же, кого примирили с церковью, подвергали публичным наказаниям — били кнутом, например. Ценой отречения мы спасли свою шкуру. Меня приговорили к конфискации имущества, пожизненному ношению санбенито, епитимье и шести годам тюрьмы. Приговор Диего был куда мягче: конфискация имущества, санбенито на двенадцать месяцев, епитимья и полгода абсолютного затворничества в монастыре перевоспитания ради. Позже мне сообщили, что по просьбе его высочества вице-короля меня направляют на работу в больницу Кальяо. Вот так, мой дорогой Франсиско, — печально улыбнулся отец, — я вновь обрел свободу и воссоединился с кроткой и милосердной католической церковью.

75

В доминиканском монастыре Лимы царила похоронная атмосфера. Недуг настоятеля Лукаса Альбаррасина не поддавался лечению. После очередной цветистой речи доктор Альфонсо Куэвас произнес страшное слово «гангрена». Решительные меры, на которые эскулап намекал во время своих предыдущих визитов, становились неизбежными. Монахи служили мессу за мессой, литании не смолкали, плетки кровавили спины бичующихся, к небесам летели неустанные молитвы об исцелении приора.

Брат Мартин совершенно извел себя постом, отощал и спал с лица, полагая себя виновным в страданиях настоятеля. Он то и дело заходил в его покои, менял и без того свежую воду и подкладывая травы в котелок, хотя отвар еще не закипел. Не зная ни минуты покоя, надеясь, что Господь призрит на его старания и явит долгожданное чудо. Осмотрев пациентов в лечебнице, мулат запирался в келье и подвергая себя настоящей пытке бичеванием, после чего надевал на голое тело власяницу, препоясывался веригами и снова спешил к одру отца Лукаса.

Доктор Куэвас попросил созвать капитул, чтобы принять судьбоносное решение. Голень, пораженную гангреной, следовало ампутировать, иначе зараза поползет выше и убьет больного. Братья возрыдали и с воплями mea culpa[56] принялись бить себя в грудь. Личный врач вице-короля привел с собой дипломированного хирурга, который осмотрел настоятеля, подтвердил необходимость операции и обещал прислать на подмогу двух подлекарей.

Брат Мартин из кожи вон лез, опрометью кидаясь исполнять любое приказание. В келье приора, где предстояло делать ампутацию, наставили тазов и жаровен, натащили туда бинтов, мазей, масла, листьев мальвы, размолотого перца и бутылей с водкой. Франсиско был на подхвате у Мартина и жаждал своими глазами увидеть работу современных светил хирургии.

На небольшом столе, покрытом белой скатертью, разложили инструменты: ланцеты, ножовку, долото, молоток, щипцы, иглы и полдюжины прижигателей — длинных стальных шпателей с деревянной ручкой.

Доктор Куэвас в операции участвовать отказался: дипломированный хирург, мол, и сам прекрасно справится. А хирург велел монахам накануне ампутации как следует накачать настоятеля спиртным — по стопке каждые полчаса. Братья взялись исполнять предписание, неотлучно сидя у постели пациента и внимательно следя за песочными часами.