Житие маррана

Ни одному священнослужителю на свете еще не доводилось столько пить. Сначала водка обожгла глотку больного, и он недовольно замычал. Но потом вошел во вкус и заулыбался. Монахи восприняли эту улыбку как добрый знак и возблагодарили Господа за скорое исцеление недужного. А отец Лукас стал требовать горячительного напитка до истечения указанного времени. Монахи запротестовали, сославшись на рекомендации хирурга, но настоятель заявил: «К черту хирурга. Водки мне!» Братья заметались, не зная, какой грех тяжелее — ослушание или небрежение. Один сказал, что ослушание хуже, ибо оскорбляет самого настоятеля, меж тем как эскулап — простой мирянин. Придя в восторг от этого довода, он потянулся было к бутыли, чтобы утолить внезапно пробудившуюся у приора жажду. Однако другой схватил собрата за рукав и возразил, что небрежение куда страшнее, поскольку может нанести их подопечному непоправимый вред. А Лукас Альбаррасин приподнялся на ложе и заорал: «Хватит болтать, наливайте скорее!» Он будто помолодел лет на десять, нос его покраснел, глаза заблестели. Заботники чуть не передрались, хватаясь то за часы, то за стопку, но тут приор проявил неожиданную прыть, сам влил себе в горло водку, громко рыгнул и выругался непотребнейшим образом. Монахи в ужасе перекрестились, стали бить себя в грудь и с криками «Изыди!» гнать беса, который, видимо, проник в обитель.

Наутро прибыл дипломированный хирург в сопровождении двух подлекарей и целой свиты цирюльников. Отец Лукас почти не открывал глаз и тихонько постанывал. Его легкое тело, скудельный сосуд, в котором плескалось литра два водки, подняли и переложили на короткий операционный стол так, чтобы ноги остались висеть. Пятку гангренозной конечности положили на спинку стула, создав хирургу все условия для манипуляций.

Монахи неустанно возносили молитвы, надеясь, что они коснутся слуха Всевышнего раньше, чем скальпель коснется кожи. Мартин и Франсиско сунули прижигатели в угли жаровни.

Голень протерли сперва мокрой тряпкой, потом сухой. Собственно, это было последнее проявление нежной заботы. Дипломированный хирург приступил к работе. Подлекари, стоявшие по бокам, покосились на приготовленные инструменты и осенили себя крестным знамением. Тот, что был справа, подвел под колено жгут и затянул так, что больной, несмотря на сильнейшее опьянение, глухо зарычал. Цирюльники дружно навалились ему на грудь, прижали к столу голову, руки и здоровую ногу. Водка-то водкой, но вдруг пациент начнет дергаться.

Хирург взял блестящий ланцет и мастерски сделал на ноге глубокий круговой надрез. Однако мышцы оказались неожиданно крепкими. Пришлось кромсать их, как кусок жесткого жаркого. «Сукины дети!» — завопил отец Альбаррасин. Монахи стали молиться громче, стараясь заглушить поток ругательств, рвавшихся из уст настоятеля. В таз, предусмотрительно подставленный одним из цирюльников, хлынула кровь.

— Прижигатель! — приказал фельдшер.

Мартин вытащил из жаровни раскаленный добела шпатель, подал его хирургу, и тот сунул его в рану. Кровь зашипела и задымилась, а отец Альбаррасин рванулся так, что цирюльники чуть не попадали на пол, и снова разразился площадной бранью.

— Ножовку!

Подлекарь, стоявший справа, энергично включился в работу: протиснул зазубренное лезвие в рану и в два счета перепилил истонченную годами кость. Его коллега подхватил окровавленную голень и застыл в растерянности, не зная, что с ней делать.

— Прижигатель!

Франсиско подал второй шпатель. Когда раскаленная сталь коснулась культи, приор заорал: «Вот дерьмо!» — и впал в глубокое забытье.

— Еще прижигатель!

Мартин подал инструмент, а Франсиско принялся мешать угли в жаровне. Теперь келья больше походила на кухню харчевни, провонявшую горелым мясом. Дипломированный хирург, держа в одной руке канделябр, а другой разгоняя клубы дыма, осмотрел срез и сказал, что можно бинтовать.

Монахи возблагодарили Господа за благополучное завершение операции, которая длилась минут шесть, не больше. Обугленную культю смазали маслом и всыпали порошок красного перца в ноздри больного, пытаясь привести его в чувство.

Вечером, как всегда в карете, прибыл врач Альфонсо Куэвас. Эскулап шел, так гордо выпятив грудь, словно пережитые братией потрясения увеличивали его гонор во сто крат. Он осмотрел приора, который дышал перегаром, но не приходил в себя. Пульс был слабым и прерывистым, тело покрылось холодной испариной, хотя после операций у пациентов, как правило, начинается жар. Пятна крови на бинтах не проступали, а значит, прижигание дало отличный результат Врач попросил показать ему образец мочи. «А его преосвященство не мочился», — ответили монахи. Тогда доктор Куэвас встал, в последний раз окинул взглядом бесчувственное тело и сообщил, что упорный недуг всех перехитрил и не вышел через рану.

Монахи удивленно загомонили.