Житие маррана

— А все для того, чтобы вас уничтожить! — Франсиско сказал «вас», желая подчеркнуть, что себя он к иудеям не причисляет.

Отец поднял брови.

— В общем, да… Впрочем, ты и сам знаешь. Извести, передавить как букашек, — он закашлялся. — Ненависть затмила их разум.

— Лопес де Лисбоа не побоялся рассказать мне и про путешествие в Бразилию, и про горькое разочарование, которое вас там ждало.

— Вот именно, сынок, не побоялся. Страх, однажды угнездившись в душе, пускает глубокие корни.

— Но твой тезка ненавидит свое прошлое.

— Не столько ненавидит, сколько старается стереть из памяти. Оно так ужасно…

— И хочет стать добрым католиком.

Отец нахмурился: в словах Франсиско звучал скрытый упрек. Морось тем временем прекратилась. Сквозь тяжелые лиловые тучи там и сям проглядывало чистое небо. На бурые прибрежные кручи легли алые блики. Стало зябко.

— Так вот, — продолжал дон Диего, всей грудью вдохнув соленый воздух, — в горы меня погнало желание оказаться поближе к Богу. Чем выше я взбирался, тем больший прилив сил чувствовал и при виде ярко-голубой небесной тверди начал улыбаться — впервые за много лет.

— Так ты был один?

— Нет, не один. С друзьями. Многих из них я вспомнил потом… в пыточной камере.

Франсиско тяжело сглотнул.

Отец замолчал и опустился на широкий плоский камень. Подобрал ракушку, нарисовал что-то на песке и тут же стер ногой. Потом начертил букву шин — ту, что украшала стержень драгоценного ключа.

— Мы удалились в пустыню, чтобы читать Библию, — наконец проговорил он. — Ведь именно в пустыне было явлено слово Божие, и нам, двенадцати иудеям, насильно обращенным в христианство, хотелось это слово понять. Изучить. Полюбить. Идея принадлежала Карлосу дель Пилару, покойному отцу твоего однокашника. Но некоторых из моих отважных спутников ты знаешь лично: Хуана Хосе Брисуэлу, Хосе Игнасио Севилью, Гаспара Чавеса… С Антонио Трельесом тебе повстречаться не довелось, он жил в Ла-Риохе.

— И почти все они угодили за решетку!

Дон Диего снова нахмурился: это что, еще один упрек?

— Трельеса схватили в Ла-Риохе, Хуана Хосе Брисуэлу — в Чили. Но Гаспар Чавес, как ты сам мог убедиться, держит ткацкую мастерскую в Куско, а Хосе Игнасио Севилья, — тут Диего кашлянул, — сперва обосновался в Буэнос-Айресе, однако теперь, возможно, собирается перебраться в Куско… Так ведь он говорил?

— Папа, но почему все-таки вы отправились в пустыню? Или ты чего-то недоговариваешь?

Отец стер букву шин и отшвырнул ракушку, распугав стаю чаек. Франсиско боялся, что теперь он замолчит надолго. Но дон Диего продолжал:

— Все мы изрядно настрадались. — Он откинул с головы покрывало. — Каждому пришлось пережить и смерть близких, и тяжкие оскорбления. Попытка обрести мир в Западных Индиях ничего, кроме разочарования, не принесла. Тут тиранят всех: новообращенных, индейцев, негров, голландцев. Вдобавок индейцы воюют между собой, католики враждуют друг с другом, метисы ненавидят индейцев, мулаты — метисов. А власти без зазрения совести творят произвол и беззаконие. Нет здесь покоя. Вот Карлос дель Пилар и позвал нас в безмолвные высокогорья на поиски Божественного света.

— Но это же не грешно.

— Не грешно, говоришь? Разумеется. Однако кое-кто почитает ересью попытки изучать Священное Писание без надлежащего присмотра церкви.

— И ты признался в этом инквизиторам?

— Да. Но им все было мало. Требовалось назвать имена всех, кто пустынничал вместе со мной.

Повисло тяжелое молчание. Потом дон Диего посмотрел сыну в глаза и спросил:

— Давай начистоту, Франсиско. Иудейство — это, по-твоему, что?

Юноша задумался и честно ответил:

— Это преступление, оскорбляющее Господа нашего и католическую церковь.

— Тяжелое обвинение, но, на мой взгляд, безосновательное, — спокойно проговорил отец.

— Безосновательное? Иудеи отправляют богомерзкие ритуалы!

— Какие, например?

— Не знаю… Святотатственные, и все тут.

— Это понятно. Но какие конкретно? Опиши хоть один.

— Если ты про свиную голову, то я знаю, что ей они не поклоняются.

— Не нервничай… — отец взял юношу за руку. — Когда я иудействовал, то, поверь, ничем не оскорблял ни Иисуса Христа, ни церковь, — произнес дон Диего, подчеркивая, что речь идет о делах давно прошедших лет.

— Слава Богу.

— А знаешь ли ты, в чем состоят эти омерзительные обряды? В том, например, чтобы по субботам надевать чистую одежду, зажигать свечи и посвящать как можно больше времени чтению Библии. Или отмечать день, когда Моисей вывел евреев из Египта. В сентябре — поститься и молить Господа о прощении грехов. Изучать Писание. Иудеи придают большое значение отношениям с ближними, поэтому для молитвы, чтения и размышлений собираются вместе. Вот и я отправился в пустыню не один.

— Ты и в этом покаялся?

— Да, но не во всем. Ведь каждое слово могло усугубить мое бедственное положение. Но, услышав, что арестовали Диего, я перестал запираться и раскололся, как спелый арбуз, надеясь ценой чистосердечных признаний купить милость инквизиторов. Нотариус извел кучу перьев, записывая за мной все подряд.

Отец сидел, подавленно глядя куда-то вдаль.

— И знаешь, что в конце концов произошло?