Житие маррана

Папа часто являлся мне в сновидениях, всегда в своем позорном санбенито. Он с трудом переставлял обожженные ноги, ходил вперевалку то по двору нашего дома в Ибатине, то по улицам Кордовы. Иногда в сны врывались стражники, чтобы его арестовать, брат Бартоломе в сопровождении раскормленного кота бесцеремонно вламывался в дом, а капитан копейщиков сек бесстрашного Луиса.

Единственным человеком, способным разделить мое горе, был Хоакин дель Пилар, который слушал меня с неизменным терпением. Когда со смерти отца минуло несколько недель, он предложил мне лекарство от скорби: помощь людям, чьи страдания поистине безмерны.

— Попробуй облегчить чужую боль, и твоя отступит. И потом, настоящий врач просто обязан посмотреть вблизи на тех, с кем судьба обошлась хуже некуда.

Хоакин рассказал, что много лет назад их семье тоже прислуживали чернокожие муж и жена. Мальчик очень любил обоих, они с ним играли и утешали после безвременной кончины отца. Однажды негритянка стряпала еду и сильно порезалась, но почему-то не почувствовала боли. Неожиданный дар обернулся трагедией: у женщины обнаружилась проказа. Взялись разбираться и выяснили, что муж ее заболел давно, однако тщательно скрывал страшный недуг. Для всех они тут же стали не просто носителями заразы, а ее живым воплощением и были немедленно изгнаны из города: тыча в спину несчастным копьями, стражники выпроводили их в квартал прокаженных Сан-Ласаро, где влачили жалкое существование и находили последний приют такие же отверженные.

Так вот, Хоакину нужен был помощник, чтобы ампутировать изъеденные лепрой конечности и обрабатывать язвы настоем трав, спиртом и нитратом серебра.

— Гиппократ обитает там, — сказал он, — а вовсе не в пыльных книжках.

Я чувствовал себя таким подавленным, что не мог сказать ни да, ни нет. В конце концов товарищ просто взял меня за руку и куда-то повел.

Мы прошли по мосту, украшенному изящными башнями, но свернули не к благоуханному бульвару Аламеда, а на дорогу, ведущую в царство проказы, и еще издали почувствовали тошнотворный запах. Вступив на узенькие улочки, я оторопело глядел по сторонам, но не видел ни одного белого лица: все больные были чернокожими. Они медленно умирали от недуга, который с древнейших времен считался грозным свидетельством Божьего гнева.

— А знаешь, почему лепрой болеют только негры? — спросил Хоакин.

— Много лет назад епископ Трехо-и-Санабрия рассказывал мне, что Ной проклял потомков своего дерзкого сына Хама.

— Смуглый Хам, отец Ханаана… — медленно произнес Хоакин. — «Проклят Ханаан; раб рабов будет он у братьев своих». Эти слова иногда цитируют в проповедях, освящая тем самым рабство[67].

— Да, на радость торговцам живым товаром.

— Так ты, выходит, не согласен?

— В Библии полно всяческих проклятий и благословений, — неуверенно ответил я. — Иногда они противоречат друг другу.

— К тому же люди толкуют Писание сообразно собственной выгоде. Но скажи, разве мало несчастным рабских цепей? Зачем наказывать их еще и проказой? Поверь, я задаю этот вопрос без всякой задней мысли, просто пытаюсь понять.

— Я и сам пытаюсь, но увы… Господь вечен, а наш слабый разум в состоянии охватить лишь небольшой отрезок времени.

— Чувствуешь, как несет? — шумно потянул носом Хоакин. — Настоящий ад. Не боишься?

— Не боюсь, — безразлично проговорил я. — Поработаем, заодно и заразимся.

— Не заразимся. Эти бедолаги ютятся здесь уже полвека, но ни один белый хворь пока не подхватил.

— Подхватит еще.

— Нет. В Лиме все знают, что проказа — болезнь негров. Их единственная прерогатива, так сказать.

Убогие лачуги теснились вдоль узких улочек, по сточным канавам бежала мутная зловонная вода. Стайка ребятишек, с виду совершенно здоровых, бросилась к нам. Еще бы, гости здесь случались нечасто. Из дыр и щелей выползали мужчины и женщины в некогда белых балахонах — их, согласно закону, полагалось носить всем прокаженным. Какой-то мальчонка собрался было уцепиться за мой плащ, но мать вовремя его поймала. На руке, схватившей шалуна за шиворот, недоставало двух пальцев и виднелись белесые пятна. Я изумленно вытаращил глаза, и женщина тут же исчезла. Через дорогу шмыгнул безносый мужчина.

Призрачные фигуры словно вырастали из стен. Кое-где курился дымок: там варили похлебку или пекли хлеб.

Мы направились к местной часовне. Чувство подавленности постепенно рассеивалось и уступало место глубокому смятению. Прокаженные больше походили на обрубки, чем на людей; в язвах копошились черви, плоть разлагалась, обнажая кости. Я толкнул Хоакина, чтобы он не споткнулся о безногого карлика, который ловко передвигался на самодельной тележке. У многих головы были покрыты тряпками, но под ними угадывались пустые глазницы, дыры на месте ушей или щек. У кого-то отсутствовали руки — отвалились сами собой, утратив связь с туловищем.