Житие маррана

В середине декабря — о счастье! — мне объявили, что совет начал подготовку к церемонии принесения присяги. К какой еще церемонии? Как это — к какой?! К пышкой и торжественной. К очередному спектаклю, сказал бы Хоакин дель Пилар. Явились судьи, рехидоры и прочие чиновники, все разодетые в пух и прах. В зале развесили королевские штандарты и расставили кресла с высокими спинками, где вышеозначенные лица и разместились. Напыщенный сановник зачитал указ, в котором перечислялись все привилегии, исключительные права, преимущества. льготы и прочая, коими я наделялся отныне и впредь.

Хуан Фламенко Родригес пригладил усы, ехидно ухмыльнулся и сказал, что приберег специально для меня несколько чрезвычайно интересных случаев.

♦ ♦ ♦

Сидя в монастырской камере, Франсиско погружается в воспоминания о чудесных годах, проведенных в Сантьяго, куда он приехал в 1617 году, похоронив отца. После нападения голландцев на Кальяо в Лиме начались преследования португальцев и их потомков, так что пришлось спасаться бегствам. Вспоминает узник и свой первый визит в маленькую больницу, и волокиту, сопровождавшую его назначение, и пышную церемонию присяги, и дружбу с Хуанам Фламенко Родригесом.

Кандалы нещадно трут щиколотки и запястья. Скорее бы уж начались допросы и попытки наставления в вере. Он готов к бою. Но инквизиторам торопиться некуда: чего-чего, а терпения им не занимать.

93

Однажды ночью кто-то громко забарабанил в дверь. Я вскочил с кровати и на ощупь, спотыкаясь в темноте, пошел открывать. На пороге стоял монах, лица под капюшоном было не разглядеть.

— Епископу плохо! — проговорил он, в панике забыв поздороваться.

— Подождите минутку.

Я второпях оделся, взял укладку с инструментами и поспешил за провожатым. Пустынные улицы Сантьяго серебрились в лунном свете. На полпути к дому епископа нас поджидали еще двое.

— Скорее, скорее! — закричали они.

Мы пустились бегом. У ворот толпились люди, махали фонарями. В коридоре, который вел в спальню прелата, через каждые десять метров стояли монахи со свечами в руках.

— Доктор, отворите ему кровь! Быстрее! Он умирает… — взмолился епископский слуга.

Я присел на кровать больного и попросил принести еще свечей. Передо мной лежал грозный слепец, епископ Сантьяго-де-Чили, бывший инквизитор Картахены. Прелат был бледен как бумага, жидкие волосы слиплись от пота, неровный пульс едва прощупывался. Я коснулся лба, покрытого испариной. Под неплотно прикрытыми веками мутнели плотные бельма. А ведь не далее как в воскресенье этот ныне беспомощный, еле живой человек метал с церковной кафедры громы и молнии, наводя ужас на онемевшую паству. Кто бы мог подумать, что всего через пару дней проклятие падет на голову проклинавшего?

— Ни в коем случае. Он и так потерял много крови, видите? — ответил я. указывая на ночной горшок у кровати.

— Какая же это кровь! Это кал.

— Да, черный кал. Епископ ходит кровью, понимаете? Пульс совсем слабый, так что кровопускание делать нельзя.

— А как же быть?

— Дайте ему подогретого молока, чтобы успокоить желудок, на живот холодный компресс, а грудь, руки и ноги укутайте потеплее.

Слуга воззрился на меня с недоверием.

— Что-то вы, доктор, больно осторожничаете, — недовольно проворчал он.

— Возможно. Но будет так, как я сказал.

Уверенный тон возымел должное действие, и слуга убежал исполнять приказания. Епископ нащупал мою руку на одеяле.

— Хорошо, сын мой… Эти строптивцы никак не научатся подчиняться.

— Они боятся за вас, ваше преосвященство.

— Мне изрядно надоели кровопускания… — прелат едва шевелил губами.

— Сейчас эти процедуры могут вам только повредить. У вас открылось желудочное кровотечение.

— С чего вы взяли, что оно… желудочное? — прошептал епископ. Каждое слово давалось ему с трудом.

— Кровь выходит черная как деготь.

— Черная кровь, говорите? Отлично… Значит, я очистился… Черная, дурная кровь…

— Постарайтесь отдохнуть, ваше преосвященство.

— Как тут отдохнешь, когда кругом сплошные идиоты…

У него было лицо человека, всю жизнь превозмогавшего себя. Кустистые брови сходились к переносице, лоб прорезала глубокая вертикальная морщина. Мне доводилось слушать яростные проповеди епископа, клеймившего скупых на пожертвования и заносчивых прихожан. Он призывал на головы нечестивцев мор, засуху и прочие катастрофы, грозил составить список тех, кто отказывается платить церковную десятину, проклясть их всех поименно и, кажется, готов был стереть несчастных в порошок.