Житие маррана

Кандалы со щиколоток и запястий сняли: из подземной тюрьмы, где сидит Франсиско, не выскользнет и мышь. В тесной камере стоит койка с тюфяком, рядом сундучок со скудными пожитками, привезенными из Чили. Заключенный часами не отрывает взгляда от крошечного оконца под самым потолком, откуда сочится бледный свет. Должно быть, оно выходит в тюремный двор. Время тянется томительно медленно; не отпускают мысли об испытаниях, ждущих его в застенках. Длительное вынужденное бездействие — одно из таких испытаний. Чернокожие слуги приносят узнику еду и иногда роняют несколько фраз, точно жалкие крохи хлеба. Франсиско хочется завязать с ними беседу, но эти существа, презираемые всеми, отводят душу, унижая тех, кого считают хуже себя. Цедя слова сквозь зубы, они напоминают, что читать и писать строго запрещено, нельзя общаться с другими заключенными, а уж с внешним миром тем более. Что можно, так это ходатайствовать об улучшении условий содержания: попросить одежду, какую-то еду, мебель или свечи. Подобные услуги оплачиваются из средств, конфискованных у обвиняемых, а потому иногда — только иногда — их все-таки оказывают. Но если кончатся деньги, ничего больше не дадут, проси не проси.

Как долго его продержат в полной изоляции? Одиночество — опасный противник. Оживают тревоги, подкатывает тоска. Франсиско боится сойти с ума. Он разговаривает сам с собой, но сердце жаждет ответа, понимания, сочувствия. И в чилийской тюрьме, и в зловонном корабельном трюме у него случались периоды глубокого отчаяния, полной безнадежности. Именно этого инквизиторы и ждут.

Через четыре дня после первого заседания ему снова приказывают надеть монашеский хитон и ведут в зал суда. Франсиско и страшится, и радуется: хоть что-то начало происходить. На руки и ноги, еще не успевшие зажить, вновь надевают кандалы, как будто боятся, что вконец истощенный пленник сбежит. Как и в прошлый раз, рядом шагают суровый тюремный смотритель и два вооруженных негра. Видимо, камера, где его держат, находится в самых недрах мрачной цитадели: приходится идти по бесконечным коридорам, подниматься и спускаться по лестницам, открывать и закрывать бесчисленные двери. Но вот взору Франсиско предстает наборный потолок — такой прекрасный, что кажется насмешкой над людьми, заживо погребенными в грязных катакомбах. Все на месте: три кресла, обитые зеленым бархатом, массивный стол о шести ножках, два канделябра и между ними распятие, на котором он отказался присягнуть.

Сначала появляется похожий на мумию секретарь. По сторонам не глядит, глаза за толстыми стеклами очков устремлены на гладкую поверхность рабочего стола. Он аккуратно располагает на нем писчие принадлежности, потом садится, молитвенно складывает ладони и замирает, уставив взгляд на черно-зеленый герб.

Скрипит боковая дверь, и в зал гуськом вплывают судьи. Заседание суда — своего рода обряд, в котором все расписано как по нотам. Порядок действий не меняется никогда. Мелкими шажками приближаются инквизиторы к помосту, восходят на него, застывают, точно статуи, у отодвинутых кресел, осеняют себя крестным знамением и шепотом произносят молитву.

Маньоска приказывает подсудимому рассказать все, о чем он умолчал в первый раз. Значит ли это, что инквизиторы приняли к сведению его слова и теперь готовы выслушать с бо́льшим расположением? Франсиско пытается подбодрить себя: возможно, тайный свет, озаряющий душу каждого человека, поможет им понять, что иудеи ничем не оскорбляют Господа, что они лишь соблюдают свои обычаи, следуя заповедям Всевышнего, заповедям Библии. Он начинает говорить.

Процитировав соответствующий фрагмент из книги Исход, Франсиско рассказывает, что неукоснительно соблюдал субботу и для поддержания духа нередко обращался к тридцатой главе Второзакония (ее он тоже помнит слово в слово). Инквизиторы барабанят пальцами по подлокотникам: они вполне удостоверились, что все обвинения против этого человека подтверждаются, но втайне дивятся его познаниям и безупречной латыни.

От взгляда Франсиско не укрылось изумление, читавшееся на их лицах. Выходит, в толстом панцире презрения появилась хоть небольшая, но брешь.

Секретарь усердно скрипит пером, хотя понимает, что за потоком звучных латинских фраз ему не угнаться. Просто пишет: «Обвиняемый бегло воспроизводит по памяти псалом, который начинается словами ut quid Deus requilisti in finem, и длинную молитву Domine Deus Omnipotens, Deus patrum nostrorum Abraham, Isaac et Jacob[85], а также всякие другие иудейские молитвы».

Заседание длится до тех пор, пока судьи не убеждаются, что ничего нового не услышат. Все трое встают, и тюремный смотритель отводит Франсиско назад в тесную нору.