Житие маррана

— Чтобы иметь право называть себя иудеем, — продолжает Франсиско как можно спокойнее, — нужно пройти болезненное испытание, исполнив Завет между Господом и Авраамом. Достопочтенные судьи, помните ли вы, о чем говорится в семнадцатой главе Бытия? — Франсиско закрывает глаза и цитирует по памяти: — «И сказал Бог Аврааму: ты же соблюди Завет Мой, ты и потомки твои после тебя в роды их. Сей есть Завет Мой, который вы должны соблюдать между Мною и между вами и между потомками твоими после тебя: да будет у вас обрезан весь мужеский пол; обрезывайте крайнюю плоть вашу: и сие будет знамением Завета между Мною и вами». — Он открывает глаза. — Прошу вас, не думайте, будто я из безответственности или из пустого каприза оставил то, во что не смог уверовать, как ни старался, и нашел себе забаву поинтереснее. Клянусь, что, прежде чем решиться на столь рискованный шаг, я прошел через горнило сомнений, презрел опасности и пожертвовал многими благами, но прислушался к голосу Творца, звучавшему в глубине сердца. Мне пришлось рассечь собственную плоть сначала ланцетом, а потом и ножницами. Вера моих пращуров не менее сурова, чем вера во Христа, она тоже требует постов и самоотречения. Но я чувствую, что через нее приближаюсь к Вечному и обретаю достоинство. Этой тайной я решил поделиться с единственным человеком: с моей сестрой Исабель, нежной и ранимой, как наша бедная матушка, ибо понадеялся, что она сумеет влиться в древний род, восходящий к великим библейским временам. Однако голос страха в душе сестры пересилил голос разума, она не смогла понять, что, лишь исполнив древние заповеди Всевышнего, мы пребываем с ним в мире. — Франсиско замолкает, в упор глядя на судей. — Вот и все, что я хотел вам сказать.

Заключенный устало опускает голову.

Антонио Кастро дель Кастильо сидит, сцепив пальцы, чтобы удержаться и не всплеснуть руками. Желудок болезненно сжимается. Как этот врач защищает свои ложные убеждения, просто оторопь берет! Судья косится на Гайтана, но тот по-прежнему невозмутим, непроницаем. Всего несколько дней назад старший соратник внушал ему, что настоящий инквизитор должен жалеть лишь о чрезмерной мягкости и никогда — о чрезмерной суровости. Дель Кастильо украдкой потирает живот и читает про себя «Аве Мария».

Заседание окончено.

Ведя Франсиско в камеру, смотритель замечает, что цепь мешает заключенному переставлять ноги, и неожиданно для самого себя решает помочь. Негры изумленно таращат глаза: коротышка-тюремщик вдруг нагибается, подбирает цепь и несет ее, точно шлейф. Никогда, никогда не делал он ничего подобного! Франсиско тоже удивлен, но молчит. Так и идут они по сырым, мрачным коридорам, освещенным кроваво-красным светом факела. Смотритель украдкой поглядывает на узника и совершает неслыханное нарушение: заговаривает с подсудимым.

— Я слышал часть ваших заявлений и, знаете, не могу поверить, — даже в темноте заметно, что тюремщик побледнел.

— Чему же именно?

Смотритель, точно ребенок, потрясенный только что услышанной небылицей, спрашивает:

— Неужели вы своими руками обрезали себе крайнюю плоть?

— Именно так.

Тюремщик присвистывает, недоверчиво и испуганно одновременно.

— До чего же все-таки вы, евреи, кровожадный народ!

Франсиско поднимает руки, истертые кандалами, и подносит их чуть ли не к самому носу смотрителя, но тот ничего не замечает, только качает головой и приговаривает:

— Нет, ну до чего же кровожадный!

121

Подвергшись подобной атаке, инквизиторы приходят к выводу, что Мальдонадо да Сильва — субъект хитрый, дерзкий и до крайности упрямый, наделенный дьявольским умом и владеющий искусством коварной логики. Он не только кичится своими преступлениями против веры, но и судей пытается убедить, а точнее, сбить с пути.

Давить его нещадно, как последнюю козявку, заявляет Гайтан, и судьи послушно кивают. Не потому, что он сменил веру, точно рубашку, а потому, что изрыгает мерзости. И начал делать это давно, развязал войну против святого креста еще в Чили, а то и раньше. Франсиско не знает, что инквизиторы уже допросили негритянку Марию Мартинес. Греховодница, обвиненная в колдовстве, приносит немалую пользу: рассказывая арестантам свою мерзкую историю, она тянет их за язык, а потом вываливает судьям все, что услышала. Откровения, прозвучавшие из уст Мальдонадо да Сильвы в ту первую ночь, уже внесены в дело о его ужасающих преступлениях.

Через сорок дней узника снова приводят в зал суда, чтобы окончательно сформулировать обвинение. Этой безобразной истории пора положить конец.

Но Франсиско только рад. Интересно, чего хотят от него инквизиторы? Он рассказал им всю свою жизнь, доказал верность выбранному пути. Может быть, непреклонная троица начала понимать, что иудейство не несет в себе угрозы? Нет, это вряд ли, говорит себе заключенный. Пока не время. Не следует тешить себя несбыточными надеждами.