Житие маррана

Как-то Лоренсо признался своему другу, что мечтает сбежать из дома. Ему осточертело жить среди полей, гор и унылых солончаков, хотелось увидеть море, бороться с гигантскими волнами и брать корабли на абордаж. Не терпелось потягаться с ятаганами турок и саблями голландцев. Он был слишком сильным и отважным, чтобы влачить существование среди тупых индейцев Кордовы. «Они такие смирные и безмозглые, прямо с души воротит. О войне и думать забыли, только и годятся, что тяжести таскать, совсем как объезженные мулы». Нет, уж лучше сражаться с дикими индейцами кальчаки или кочевниками Чако: с этими-то без кинжала и аркебузы не сладишь. Кроме того, Лоренсо мечтал побывать на скотопригонной ярмарке возле города Сальта.

— Отец говорит, что это самое большое торжище в мире. В долине собирается до полумиллиона мулов. Кишмя кишат, прямо как муравьи.

Глаза Лоренсо горели воодушевлением. Книжные премудрости и монашеские наставления его не интересовали. Другое дело рассказы путешественников! Он сдыхал, что где-то среди заснеженных кряжей струится адская река с кипящей водой, которая вытекает прямо из сердца Земли. А неподалеку сияет зачарованная гора Потоси, вся из чистого серебра. Ну и потом, конечно, Лима — столица, Город Королей, где знатные господа и их прекрасные супруги разъезжают в золотых каретах. А оттуда и до порта Кальяо рукой подать. Подумать только, океан! У причала качаются на волнах галеоны, фрегаты, каравеллы и баркасы. «Я сяду на корабль и поплыву к Панамскому перешейку, а потом в Испанию. Доберусь до земель, населенных неверными! Буду бить мавров, как бил индейцев».

Лоренсо Вальдес захлебывался от восторга.

— И ты, Франсиско, должен поехать со мной.

37

Исабель и Фелипа по-прежнему жили в усадьбе доньи Леонор, где вот-вот должны были учредить монастырь Святой Катерины Сиенской. Франсиско непременно хотел рассказать им о своих планах, ведь, если он уедет, сестры останутся совсем одни.

В их новом пристанище царили строгие порядки испанских обителей, мистическая связь с которыми поддерживалась посредством соблюдения латинских литургических часов. Они поднимались на рассвете и читали молитвы первого часа. Затем слушали мессу. В восемь завтракали. Потом следовали молитвы третьего часа, а после все шли трудиться в рабочую комнату. Вышивали, шили, ткали и пряли. Говорить полагалось мало и только шепотом, но девицы все-таки ухитрялись перемигиваться и тихонько пересмеиваться по любому поводу. После службы шестого часа — обед. Уста жевали, а уши внимали не только звону ложек и ножей, но и чтению Священного Писания. В три пополудни начиналась служба девятого часа, а за ней короткая сиеста, после которой до самого вечера изучали катехизис. После следовали вечерня, скудный ужин и повечерие, а там и спать. Лишь пятница отличалась от остальных дней, поскольку по пятницам полагалось разбирать допущенные прегрешения и назначать соответствующие епитимьи. Послушницы должны были при всех смиренно каяться в недостойных помыслах и желаниях, а также перечислять мелкие проступки — такие как рассеянность на уроках катехизиса и небрежение в шитье.

С превеликим трудом брат Сантьяго де ла Крус выхлопотал для своего ученика разрешение на посещение женской обители. Франсиско неприятно поразило то, как сестры повзрослели и отдалились от него. Исабель все больше походила на мать — тот же невысокий рост, та же робость в золотисто-карих глазах. Зато Фелипа была вылитый отец: она сильно выросла, нос увеличился, лицо посерьезнело и даже посуровело. Их манера держаться внушала уважение. Юноша собрался с духом и рассказал, что собирается ехать в Лиму, учиться на врача в университете Сан-Маркос. Потом немного помолчал и добавил, что, возможно, теперь они очень долго не увидятся. Послушницы бесстрастно посмотрели на брата и пригласили его сесть на скамью в галерее.

Девицы, перебирая четки, стали рассказывать о жизни в будущем монастыре, но то и дело замолкали, стараясь избегать болезненных тем, умалчивая об одиночестве, обидах, страхах и унижении. Юноша слушал и беспокойно ерошил волосы. Когда время визита подошло к концу, все трое встали. Франсиско хотел запечатлеть в памяти образ сестер, зная, что скоро будет с тоской вспоминать этот миг, а они лишь скромно потупились, как того требовал их новый чин. Фелипа, растерявшая всю свою милую непосредственность, тем не менее не удержалась и разбередила старую рану:

— Только смотри, не сбейся с пути, как отец.

Они обменялись взглядами, в которых читались и любовь, и недоверие. Воспоминание о проклятии, павшем на их семью, тенью легло на лица, к глазам подступили слезы. Молча, порывисто Франсиско обнял сестер и, не оборачиваясь, ушел. Но, добравшись до своей кельи, обмакнул перо в чернила и написал на клочке бумаги: «Как только заработаю денег, заберу их к себе».