Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Наутро прислала бояроня пироговъ да рыбы; и с тхъ мстъ примирилися. Выехавъ из Дауръ, умерла, миленькая, на Москв; я и погребалъ ея в Вознесенском манастыр¹²¹.

Свдал про младенца Пашков и самъ, она сказала ему. Я к нему пришелъ, и онъ поклонился низенько мн, а сам говорит: «Господь теб воздаст; спаси Богъ, что отечески творишь, не помнишь нашева зла». И в тотъ день пищи довольно прислал.

А посл тово вскор маленько не стал меня пытать. Послушай-ко, за что. Отпускалъ онъ сына своево Еремя¹²² в Мунгальское царство¹²³ воевать – казаковъ с ним 72 человка да тунъгусов 20 человкъ – и заставил иноземца шаманить, сирчь гадать, удастъся ли им поход и з добычаю ли будутъ домой. Волхвов же той мужик близ моево зимовья привелъ живова барана ввечеру и учал над ним волъхвовать; отвертя голову прочь, и начал скакать и плясать и бсов призывать, крича много; о землю ударился, и пна изо рта пошла. Бси ево давили, а онъ спрашивал их, удастся ли поход. И бси сказали: «С побдою великою и з богатством большим будете назад».

Охъ душе моей! От горести погубил овцы своя, забыл во Евангелии писанное, егда з Зеведеевичи на поселян жестоких совтовали: «Господи, аще хощеши, – речев, – да огонь снидет с небесе и потребит ихъ, якоже и Илия сотвори». Обращь же ся Исусъ и рече им: «Не вста, коего духа еста вы. Сынъ бо человческий не прииде душъ человческихъ погубити, но спасти». И идоша во ину весь¹²⁴. А я, окоянной, здлал не так: во хлвин своей с воплем Бога молил, да не возвратится вспять ни един, да же не збудется пророчество дьявольское; и много молился о том.

Сказали ему, что я молюся такъ, и онъ лише излаялъ в т поры меня, отпустилъ сына с войском.

Поехали ночью по звздамъ. Жаль мн их; видитъ душа моя, что имъ побитым быть, а сам-таки молю погибели на них. Иные, приходя ко мн, прощаются, а я говорю имъ: «Погибнете тамъ!» Какъ поехали, так лошади под ними взоржали вдругъ, и коровы ту взревли, и овцы и козы заблеяли, и собаки взвыли, и сами иноземцы, что собаки, завыли; ужас напал на всх. Еремй прислал ко мн всть, «чтоб батюшко-государь помолился за меня». И мн ево сильно жаль: другъ мн тайной был и страдал за меня. Как меня отецъ ево кнутомъ бил, стал разговаривать отцу, такъ кинулся со шпагою за ним. И какъ на другой порогъ приехали, на Падун, 40 дощеников вс в ворота прошли без вреда, а ево, Афонасьевъ, дощеникъ, – снасть добрая была, и казаки, вс шесть сот, промышляли о немъ, – а не могли взвести, взяла силу вода, паче же рещи, Богъ наказал. Стащило всхъ в воду людей, а дощеник на камень бросила вода и чрез ево льется, а в нево не идет. Чюдо, как Богъ безумных тхъ учит! Бояроня в дощенике, а онъ самъ на берегу. И Еремй стал ему говорить: «За грхъ, батюшко, наказуетъ Богъ! Напрасно ты протопопа-тово кнутомъ-тмъ избилъ. Пора покаятца, государь!» Он же рыкнулъ на него, яко зврь. И Еремй, отклонясь к сосн, прижавъ руки, стоя, «Господи помилуй!» говоритъ. Пашковъ, ухватя у малова колешчатую пищаль, – николи не лжет, – приложась на Еремя, спустил курок: осклася и не стрелила пищаль. Он же, поправя порох, приложася, опять спустилъ, и паки осклася. Онъ и в третьий сотворилъ – так же не стрелила. И онъ и бросилъ на землю ея. Малой, поднявъ, на сторону спустил – пищаль и выстрелила! А дощеник единаче на камени под водою лежит. Потом Пашков слъ на стулъ и шпагою подъперъся, задумался. А сам плакать стал. И, плакавъ, говорилъ: «Согршил, окаянной, пролилъ неповинную кровь! Напрасно протопопа билъ, за то меня наказуетъ Богъ!» Чюдно! По Писанию, яко косенъ Богъ во гнвъ и скоръ на послушание¹²⁵, – дощеник самъ, покаяния ради, с камени сплыл и стал носом против воды. Потянули – и онъ взбежал на тихое мсто. Тогда Пашковъ, сына своево призвавъ, промолыл ему: «Прости-барте, Еремй, правду ты говоришь». Он же приступи и поклонился отцу. А мн сказывал дощеника ево кормъщик Григорей Тельной, тутъ былъ.

Зри, не страдал ли Еремй ради меня, паче же ради Христа! Внимай, паки на первое возвратимся.

Поехали на войну. Жаль мн стало Еремя! Сталъ Владыке докучать, чтоб ево пощадил. Ждали их, и не бывали на срок. А в т поры Пашков меня к себ и на глаза не пускалъ. Во един от дней учредил застнок и огонь росклалъ – хочетъ меня пытать. Я, свдавъ, ко исходу души и молитвы проговорил, вдаю стряпанье ево: посл огня тово мало у него живутъ. А самъ жду по себя и, сидя, жен плачющей и дтям говорю: «Воля Господня да будет! Аще живемъ – Господеви живемъ, аще умираем – Господеви умираемъ»¹²⁶. А се и бегутъ по меня два палача.

Чюдно! Еремй сам-другъ дорошкою едетъ мимо избы моея, и их вскликал и воротилъ.