Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

И сталъ со мною на крылосѣ пѣть, а грамотѣ не ученъ, и досадил мнѣ в литоргию во время переноса. Аз же ево в то время на крылосѣ побивъ, и в притворѣ пономарю велѣлъ к стенѣ приковать. Он же, вышатавъ пробой, взбѣсился и старова болыии; и ушедъ к большому воеводѣ²³⁹ на двор, людей розгонявъ и сунъдукъ разломавъ, платье княинино на себя вздѣлъ, въ верху у них празнуетъ, бытто доброй человѣкъ. Князь же, от церкви пришедъ и осердясь, велѣлъ многими людми в тюрму ево оттащить. Он же в тюрмѣ юзников, бѣдных, перебилъ и печь розломал. Князь же велѣлъ в село ко своим ево отслать, гдѣ онъ живалъ. Он же, ходя в деревнях, пакости многия творил. Всякъ бѣгаетъ от него, а мнѣ не дадут воеводы, осердясь.

Я по нем пред Владыкою на всяк день плакал, – Богъ было исцелил, да я сам погубилъ. Посем пришла грамота с Москвы: велѣно меня на Лѣну ис Тобольска сослать²⁴⁰. Егда я на рѣку в Петров день в дощеникъ собралъся, пришелъ ко мнѣ бѣшаной мой Феодор целоуменъ; на дощенике при народѣ кланяется на ноги мои, а самъ говоритъ: «Спаси Богъ, батюшко, за милость твою, что пожаловалъ, помиловалъ мя. Бѣжалъ-де я по пустыни третьева дни, а ты-де мнѣ явилъся и благословилъ меня крестом; бѣси-де и отбѣжали от меня. И я-де и нынѣ, пришед, паки от тебя молитвы и благословения прошу». Аз же, окаянный, поплакал, глядя на него, и возрадовахся о величии Бога моего, понеже о всѣхъ печется и промышляет Господь: ево исцелил, а меня возвеселил. И поуча ево и благословя, отпустил к женѣ ево в дом. А самъ поплыл в ссылку, моля о нем свѣта-Христа, да сохранитъ ево от неприязни впредь²⁴¹. Богу нашему слава!

Простите меня, старецъ с рабом тѣмъ Христовым: вы мя понудисте сие говорить.

Однако ужъ розвякался, – еще вамъ повѣсть скажу. Еще в попах был, там же, гдѣ брата бѣси мучили, была у меня в дому молодая вдова, давно ужъ, и имя ей забылъ; помнится, кабы Евфимьею звали, – ходит и стряпаетъ, все дѣлает хорошо. Какъ станемъ в вечер правило начинать, так ея бѣсъ ударитъ о землю, омертвѣет вся и яко камень станет, кажется, и не дышит; ростянетъ ея на полу, и руки, и ноги, лежит яко мертва. Я, «О всепѣтую»²⁴² проговоря, кадилом покажу, потом крестъ положу ей на голову и молитвы Великаго Василия в то время говорю, такъ голова под крестом свободна станет, баба и заговорит. А руки, и ноги, и тѣло еще каменно. Я по руке поглажу крестом, так и рука свободна станет; я так же по другой – и другая освободится так же; я и по животу – так баба и сядет. Ноги еще каменны, не смѣю туды гладить крестом. Думаю-думаю, да и ноги поглажу – баба и вся свободна станет; воставше, Богу помолясь, – да и мнѣ челом. Прокуда-таки – ни бѣс, ни што – в ней был, много време так в ней играл. Маслом ея освятил, такъ вовсе отшелъ, – исцелѣла, дал Богъ.

А иное два Василия бѣшаные бывали у меня прикованы, странно и говорить про нихъ.

А еще сказать ли, старец, повесть тебѣ? Блазновато, кажется, да уже сказать – не пособить. В Тобольске была дѣвица у меня, Анною звали, какъ впред еще ехал, маленька ис полону ис кумыкъ привезена, дѣвъство свое непорочно соблюла. В совершенъствѣ возраста отпустил ея хозяин ко мнѣ; зѣло правильне и богоугодне жила. Позавидѣ дияволъ добродѣтели ея, наведе ей печаль о Елизарѣ, о первом хозяинѣ ея. И стала плакать по нем, таже и правило презирать, и мнѣ учинилась противна во всем, а дочь мнѣ духовная. Многажды в правило и не молясь простоит, дремлет, прижавъ руки. Благохитрый же Богъ, наказуя ея, попустил бѣса на нея: стоя лѣностию в правило, да и взбѣсится. Аз же, грѣшный, жалѣя по ней, крестом благославлю и водою покроплю, и бѣсъ отступит от нея. И тово было многажды.