Житие протопопа Аввакума, им самим написанное

Ночь всю зимнюю я с ним провозился; маленько полежал с ним и пошёл в церковь петь заутреню. А без меня снова бесы на него напали, но легче прежнего. Я же, придя из церкви, освятил его маслом, и опять ушли бесы, и умом стал здрав, но ослабел, бесами изломан. На печь поглядывает и страшится. Когда же я куда отлучусь, тут бесы и досаждать ему станут. Бился я с бесами, что с собаками, недели с три за грех мой, покуда книгу не взял и деньги за неё не отдал. И ездил я к другу своему Иллариону-игумену²³⁶, он просвиру вынул за брата; тогда хорошо жил (тот Иларион), что ныне стал архиепископ Рязанский, мучитель христианский. Я и другим духовным друзьям бил челом о брате. И умолили о нас Бога.

Таково-то зло преступление заповеди отеческой! Что же будет за преступление заповеди Господней? Ox-да только огонь да мука! Не знаю, как коротать дни, слабоумием объят и лицемерием и ложью покрыт, братоненавидением и самолюбием одет, во осуждении всех людей погибаю. Мню себя чем-то, а сам есть кал и гной, окаянный, прямое говно, отовсюду воняю – и душою, и телом. Хорошо мне жить с собаками и со свиньями в конурах, так же и они воняют. Да псы и свиньи – по естеству, а я – сверх естества, от грехов воняю, как пёс мертвый, брошенный на городской улице. Спаси Бог властей тех, что землёю меня закрыли! Себе уж воняю, злые дела творя, да других не соблазняю. Ей, добро так!

Да и в темницу ко мне бешеный зашёл, Кириллушкой звали, московский стрелец, караульщик мой. Остриг я его и платье (на нём) переменил, – зело вшей было много. Замкнуты, двое нас с ним, живём, да Христос с нами и Пречистая Богородица. Он, миленький, бывало, сцыт под себя и серет, а я его очищаю. Есть и пить просит, а без благословения взять не смеет. У правила стоять не захочет – дьявол сон ему наводит, – а я чётками постегаю, так и молитву творить станет и кланяется, за мною стоя. А когда правило закончу, он и снова бесноваться станет. При мне беснуется и шалует, а когда пойду к старцу посидеть в его темницу, а Кирилла положу на лавке и не велю ему вставать и благословлю его, так по-каместь у старца сижу, лежит и не встанет, по молитвам Старцевым, Богом привязан, лёжа беснуется. А в головах у него образа, и книги, и хлеб, и квас, и прочее, а ничего без меня не тронет. Как приду, так встанет, и дьявол, мне досаждая, блудить заставляет. Я закричу, так и сядет. Когда стряпаю, в то время есть просит и украсть тщится до времени обеда; а когда перед обедом «Отче наш» проговорю и еду благословлю, так того брашна и не ест, не-благословлёного просит. И я ему напихаю насильно в рот, так и плачет, и глотает. А как рыбою покормлю, так бес в нём взбунтуется, а сам из него говорит: «Ты же-де меня ослабил!» И я, плача пред Владыкою, опять свяжу его постом и укрощу Христом. Потом маслом его освятил, и полегчало ему от беса.

Жил он со мною с месяц и больше. Перед смертью образумился. Я исповедал его и причастил, он же после того и преставился. Я гроб и саван купил и велел у церкви погребсти его, и сорокоуст по нём дал. Лежал у меня он мёртвый сутки в тюрьме. Я ночью, встав, Бога помолю и его, мёртвого, благословлю и поцелуюсь с ним, и опять лягу подле него спать. Товарищ мой, миленький, был. Слава Богу о сём! Нынче он, а завтра я так же умру.

Да ещё был у меня в Москве бешеный, Филиппом звали, как я из Сибири приехал; в углу в избе прикован был к стене, понеже бес в нём суров и жесток был. Бился он и дрался, и не могли домашние сладить с ним. Когда же я, грешный, с крестом и с водою приду, в повиновение приходит и замертво падает пред крестом, и ничего не смеет делать со мною. И молитвами святых отцов сила Божия отогнала от него беса, но только ум был ещё несовершен. Феодор-юродивый был к нему приставлен, что на Мезени отступники удавили за старую веру во Христа, – Псалтырь над Филиппом читал и учил его молитву говорить. А сам я днём отлучался из дома своего, только ночью занимался с ним.

Как-то раз пришёл я от Фёдора Ртищева зело печален, понеже с еретиками бранился и шумел в дому его о вере и о законе²³⁷. А в моём дому в то время учинилось нестроение: протопопица с домочадицею Фетиньею побранились, дьявол ссорил не из-за чего. И я, придя, не стерпев, стал их бить обеих и огорчил их гораздо в своей печали. Да и всегда-таки я, окаянный, как рассержусь, драться лихой. Горе мне за сие, согрешил пред Богом и перед ними.

Тут-то бес в Филиппе и озверел, и стал он кричать и вопить и цепь ломать, бесясь. На всех домашних ужас напал, и переполох был зело велик. Я же, без покаяния, приступил к нему, хотя его укротить. Но вышло не по-прежнему: ухватил он меня и стал бить и драть. И всячески, будто паутину, меня терзает, а сам говорит: «Попал ты мне в руки!» Я только молитву говорю, да без дел и молитва не пользует никак. Домашние не могут отнять, а я и сам ему отдался: вижу, что согрешил, пускай меня бьёт.