А ещё сказать ли, старец, тебе историю? С соблазном, кажется, да уж сказать – не пособить. В Тобольске была у меня девица, Анною звали, как вперёд ещё ехал, маленькой из полону от кумыков привезена, девство своё непорочно соблюла. В совершенном возрасте отпустил её хозяин ко мне; зело праведно и богоугодно жила. Позавидовал дьявол добродетели её, навёл на неё печаль об Елизаре, о первом её хозяине. И стала она плакать по нём, потом и (молитвенным) правилом пренебрегать, и мне стала перечить во всём, а дочь мне духовная. Многажды во время правила и не молясь простоит, дремлет, прижав руки. Благоискусный же Бог, наставляя её, попустил бесу войти в неё: стоит с леностью во время правила да вдруг взбесится. Я же, грешный, жалея её, бывало, крестом благословлю и водою покроплю, бес и отступит от неё. И так было многажды.
Однажды в правило, задремав, повалилась она на лавку и уснула. И не пробуждалась три дня и три ночи: когда-никогда вздохнёт. Я же время от времени кажу её, думаю, умрёт. А на четвёртый день встала и, севши, плачет. Есть дают – не ест и не говорит. Того же дня вечером, проговорив правило и отпустив всех, во тьме начал я правило поклонное, по моему обычаю. Она же, приступив ко мне, пала и поклонилась до земли. Я же от неё отошёл за стол, боясь дьявольского искушения, и сел на лавку, говоря молитвы. А она, приступив к столу, говорит: «Послушай, государь, велено тебе сказать». Я и слушать стал. Она же, плача, говорит: «Когда-де я, батюшка, на лавку повалилась, приблизились ко мне два ангела, взяли меня и повели зело тесным путём. На левой стороне слышала я плач с рыданием и голоса жалостные. Потом-де привели меня в светлое место: жилища и палаты стоят. И одна палата всех больше и ярче всех сияет красно. Ввели-де меня в неё, а в ней-де стоят столы, а на них постлано бело и блюда с яствами стоят. В конце-де стола древо прекрасное повевает ветвями развесистыми, а из него – птичьи голоса зело умильные, не могу про них и рассказать сейчас. Потом-де вывели меня из палаты; идучи, спрашивают: “Знаешь ли, чья сия палата?” И я-де отвечала: “Не знаю, пустите меня в неё”. А они мне на это отвечали: “Отца твоего Аввакума сия палата. Слушайся его, так-де и ты с ним будешь. Крестися, слагая так персты, и кланяйся Богу, как он тебе наказывает. А не станешь слушаться, так будешь в давешнем месте, где слышала плач тот. Скажи же отцу своему, мы не бесы, мы ангелы, смотри – у нас и крылышки”. И я-де, батюшка, смотрела: бело у ушей-то их»243
.После того, испросив прощения, стала она благочинно по-прежнему жить. Потом из Тобольска сослали меня в Даурию, и я у сына духовного оставил её тут. А дьявол опять сделал по-своему: пошла за Елизара замуж и деток прижила. Когда услыхала, что я назад еду, отпросясь у мужа, постриглась за месяц до меня.
А когда замужем была, временами бес её мучил. Когда же в Тобольск я приехал, пришла она ко мне и ребятишек двоих положила передо мной, – каяся, плачет и рыдает. Я же перед людьми кричу на неё. Потом к обедне за мною в церковь пришла, и во время переноса напал на неё бес: начала кричать кукушкою и собакою и козою блекотать. Я же, сжалившись, покинув петь «Херувимскую», взял крест из алтаря и на беса закричал: «Запрещаю тебе именем Господним! Изыди из неё и впредь не входи в неё!» Бес и оставил её. Она же припала ко мне, за ту же вину (прося прощения). И я её простил и крестом благословил, и стала она здорова душой и телом. Потом и на Русь её я вывез. Имя ей во инокинях Агафья, страдала много за веру с детьми моими, с Иваном и Прокопьем, всех их вместе, (оставленных) в Москве (на поруки), Павел-митрополит мучил волокитою244
.А ещё, отче, ко мне в дом матери принашивали деток своих маленьких, страдавших грыжею. Да когда и мои детки страдали в младенчестве грыжною болезнью, я помажу им маслом священным с молитвою пресвитерской все чувства и, на руку масла положив, вытру болящему спину и животик, – и Божией благодатью грыжная болезнь и минует. А ежели повторится у какого младенца та же болезнь, то я так же сотворю, и Бог окончательно исцеляет по своему человеколюбию.