Жюстина

Этот визит стал сильным ударом для Помбаля. Он около месяца подозрительно оглядывался, уверенный, что за ним следят. Кроме этого, ему стало казаться, что Хамида подкупили, чтобы тот отравил хозяина, поэтому Помбаль приступал к приему пищи лишь после того, как я снимал пробу. Он все еще ждал своего наградного креста и перевода на новое место службы и очень боялся, что пропажа документов может негативно на этом сказаться. А так как мы предусмотрительно оставили ему папки от документов с надписью «Секретно», то он смог вернуть их на прежнее место, заверив, что документы уничтожены путем сожжения «согласно существующих инструкций».

В последнее время ему не сопутствовал успех в проведении вечерних коктейлей, где он время от времени представлял начальству гостей таких скромных профессий как, скажем, проститутки или люди искусства. Но расходы и скука были невыносимыми. Тем не менее, он их упорно устраивал и даже заслужил благодарность генерального консула, к которому, несмотря на презрение, относился с некоторым детским трепетом. Помбаль убедил Жюстину, после довольно-таки забавного приглашения, появиться на одном из таких коктейлей с тем, чтобы способствовать его планам. Это позволило нам изучить небольшой круг дипломатов Александрии, в большинстве своем производивших впечатление людей, нарисованных краскораспылителем, бледных и расплывчатых.

Пордре был скорее причудой фантазии, чем человеком. Он казался живой карикатурой со своим бледным, вытянутым, потасканным лицом. Его замечательная седая голова производила неотразимое впечатление, и он это знал. Но — увы! — он напоминал лакея. Неестественность его жестов, его излишняя заботливость и дружелюбие при самых рядовых знакомствах действовали раздражающе и позволили мне понять как смысл девиза, придуманный Помбалем для МИД Франции, так и надпись, которую он желал видеть на надгробном памятнике своего шефа: «Его посредственность была его спасением».

Вечеринка прошла превосходно, а приглашение на обед, полученное от Нессима, без всякой фальши ввело его в состояние полной удовлетворенности. Многим было известно, что король был частым гостем Нессима и, старик про себя уже начал формулировать отчет, начинавшийся так: «Обедая на прошлой неделе с королем, я подвел нашу беседу к вопросу о… Он сказал… Я ответил…» Его губы пришли в движение, глаза тупо всмотрелись в никуда в тот момент, когда он вошел в транс — состояние, весьма знакомое ему, выходя из которого он мог удивить собеседника своей виновато-глупой улыбкой, и при этом выражение его лица напоминало морду трески.

Со своей стороны, мне показалось странным вновь посетить малогабаритную квартиру, в которой я провел почти два года своей жизни, полной воспоминаний о Мелиссе. Однако там многое было изменено руками последней любовницы Помбаля. Она настояла, чтобы комнату обшили светлыми панелями и темно-бордовым плинтусом. Обшивку старых кресел, из которых раньше медленно сочились опилки, наконец-то заменили, и теперь они были покрыты тяжелой портьерной тканью расцветки fleur-de-lis[29]. Три древних дивана попросту вынесли из комнаты, что сделало ее еще больше. Видимо, их продали, а то и разломали на части. Мне вспомнились слова старого поэта: «Где-то, неизвестно где, живут до сих пор души старых вещей и их искалеченные обломки». Как удивительно устроена память и как охотно она питается впечатлениями настоящего.

Мрачная спальня Помбаля стала походить на комнату конца века, наполнившись какой-то девичьей чистотой. Оскар Уайльд вполне мог бы избрать ее для декорации первого акта одной из своих пьес. Моя же комната стала еще больше походить на кладовую, хотя кровать по-прежнему стояла у стены подле жестяного умывальника. Желтая штора, конечно же, исчезла, вместо нее появился кусок неопрятной белой ткани.

Я положил руку на ржавую спинку старой кровати, и боль памяти пронизала меня до самого сердца. Я вспомнил Мелиссу, ее лучащиеся искренностью глаза, обращенные ко мне в пыльном сумраке нашей комнатки. Я был ошарашен и устыжен тем, с какой силой охватила меня печаль. Когда в комнату вошла Жюстина, я тут же захлопнул дверь и жадно прильнул к ее губам, осыпал поцелуями ее волосы, лоб… Я обнимал ее из последних сил, стараясь спрятать слезы в моих глазах. Но обмануть ее мне не удалось и, возвращая мне поцелуи с горьковатым привкусом дружбы, она шептала: «Я знаю. Я все знаю».