Жюстина

Все это не приближало их к разгадке. Казалось, что Нессим действовал так иезуитски медленно, что его поступки походили на известковые капли, создающие сталактит, между их падением оставалось место всему — и этому фейерверку, озаряющему бархатное небо, просачивающемуся все глубже и глубже под саван ночи, скрывавшей нас с Жюстиной, наши объятия и мысли. В неподвижной воде фонтанов отражались всплески человеческих лиц, освещенных золотистыми и пурпурными вспышками огней, проносящихся в небе, подобно лебедям. В темноте, чувствуя плечом ее теплое тело, я видел осеннее небо, конвульсивно дергающееся в свете цветных огней. Я был совершенно спокоен, как некто, от кого наконец-то отступила боль всего мира — так всегда отступает боль, которая мучила тебя слишком долго, растекаясь от больного места по всему телу. Изящные пируэты ракет в темном небе наполняли нас необъятным, захватывающим дух единством с природой мира любви, который мы собирались оставить.

Та ночь была на редкость богата летними молниями; едва закончился фейерверк, с востока, из пустыни, донесся звук грома, эхом разнесшийся в мелодичной тишине. Пошел ленивый дождь, молодой и освежающий. Мгновенно темнота наполнилась силуэтами, спешащими под защиту крыш, вечерние платья подняты до колен, звонкие голоса полны восторга. Потоки света на мгновение высвечивали сквозь драпировку уже влажной ткани тела бегущих. Мы же, не говоря ни слова, вернулись в альков и прилегли на каменную скамью, изображавшую лебедя. Смеющаяся, весело болтающая толпа текла мимо входа в альков, устремляясь к свету. Мы покоились в колыбели темноты, ощущая легкие уколы дождя на лицах. Гости в смокингах подожгли запалы последних шутих. Сквозь ее волосы я видел последние кометы, уносящиеся в бесконечность. Я с нарастающим удовольствием смаковал невинное прикосновение ее языка к моему, ее рук — к моим. Счастье было бесконечным — мы не могли говорить, лишь молча смотрели в глаза друг другу, и глаза наши были полны непролитых слез.

Из дома доносились хлопки пробок из-под шампанского и смех человеческих существ. «Больше ни одного вечера без тебя». — «Что происходит с Нессимом?» — «Я уже ничего не понимаю. Когда есть, что скрывать, человек становится актером. Это заставляет играть и всех вокруг».

Действительно, по поверхности их общей жизни шел тот же человек, тот же выдержанный, пунктуальный джентльмен: но в то же время все ужасающе изменилось — его как бы и не существовало более. «Мы оставили друг друга», — произнесла она шепотом и приникла ко мне, осыпая поцелуями, в которых было все, что мы пережили вместе, все, что соединяло и переполняло нас. Но ее объятия, казалось, говорили: «Может быть, через все это, через все, что доставляет мне боль и через все, что я хочу испытывать вечно, может быть, через все это я смогу найти дорогу назад, дорогу к Нессиму». Внезапно на меня навалилась тоска.

Позднее, проходя через туземный квартал, полный огней и экзотических запахов, я, как всегда, стал размышлять о том, куда влечет нас поток времени. Словно бы для того, чтобы испытать действительность тех самых эмоций, на которых расцветает много любви и желаний, я завернул в освещенную кабинку, украшенную киноафишей с лицом героя-любовника, бессмысленным, словно брюхо кита, выброшенного на отмель. Там я уселся на стул, ожидая, словно у парикмахера, своей очереди. Внутренняя дверь была прикрыта грязной шторой, из-за которой доносились невнятные звуки, принадлежащие, как казалось, сборищу неизвестных науке существ. Эти не были отталкивающими, они даже были по-своему интересны, как интересны естественные науки для того, кто отказался от любых претензий на разумность. Понятно, что я уже был пьян, пьян и утомлен — во мне перемещались флюиды Жюстины и афишнотелого актера.