Жюстина

Он помедлил лишь для того, чтобы сказать: «Если это так, то ты лишь пользуешься болезнью, любя ее», и это замечание оглушило меня, как удар молота, нанесенный могучей и слепой силой.

Когда пришло время открывать охотничий сезон на озере Мареотис, на Нессима вдруг нашло чувство необыкновенного облегчения. Он наконец признался себе: что должно быть решено, то разрешится только в это время и никогда позже. Он имел вид человека, пересилившего долгий недуг. Ошибался ли он в своем заключении, даже если оно не отличалось особой осознанностью? Все годы супружеской жизни он каждый божий день твердил про себя: «Как я счастлив!» — эта фатальная фраза звучала, как удары дедовских часов, на которые извечно покушалось молчание. Но теперь он уже не мог повторять заученное. Их совместная жизнь с Жюстиной напоминала некий скрытый в песке канат, что необъяснимым образом, неожиданно, вдруг захлестнул их — втягивая в чужеродную непроницаемую темноту.

Сумасшествие само по себе, конечно, не принимало в расчет обстоятельств. Похоже, оно накладывалось не на сами характеры, измученные сверх всякой меры, а на ситуацию как на данность. По сути, мы все разделили ее, но только Нессим воплотил ее в себе в полной мере. До большой охоты на озере Мареотис тогда оставалось что-то около месяца, и для тех, кто плохо знал Нессима, он как будто бы оставался прежним. Заблуждения же множились, как раковая опухоль, — позднее это стало ясно из его дневниковых записей.

Загадочная серия шифрованных посланий, кодом которых служили названия улиц, неопровержимо свидетельствовали работу сверхъестественной агентуры; он ощущал угрозу наказания — для него ли, для кого-то другого рядом с ним. Трактат Балтазара, выцветающий на витрине книжного магазина, однажды оказался лежащим на могиле его отца на Еврейском кладбище, в соседстве с именами, вырезанными на плитах, что эхом разносят тоску изгнанного из Европы еврейства.

Затем — загадка с посторонними звуками в комнате за дверью; что-то вроде тяжкого вздоха и тотчас внезапная игра одновременно на трех пианино. Он знал, это все не иллюзии, но звенья одной — мистической — цепи, доступные разве что уму, преодолевшие рамки причинности. Становилось все труднее казаться нормальным: он проходил через опустошение, описанное Сведенборгом[35].

Вспыхивая, угли оживляли причудливые узоры — ландшафты и лица. Он вспоминал родинку на запястье Жюстины, она так же дрожала. Во время обеда он поймал себя на том, что страстно — до головокружения — хочет прикоснуться к ней.

Как-то раз, после полудня, на его глазах скомканная простыня наполнилась дыханием и с полчаса обрела объем, принимая форму тела, которое прикрывало до этого. Однажды ночью он проснулся от шороха огромных крыльев и увидел существо, наподобие летучей мыши с головой-скрипкой, покоющейся на спинке кровати.

Однако вскоре силы добра даровали ему послание, принесенное божией коровкой, присевшей на записную книжку в тот момент, когда Нессим писал: кроме этого, из соседнего дома каждый день, между тремя и четырьмя пополудни, доносились звуки фортепьянной версии «Пана» Вебера. Нессим чувствовал, как его разум стал полем сражения между силами добра и зла, а его задача заключалась в распознавании их, что было отнюдь не легко. Мир феноменов принялся разыгрывать его — так что его ощущения начали обвинять саму реальность в несообразности. Над ним нависла опасность умственного расстройства.

Однажды его жилет, висевший на спинке кресла, принялся тикать, словно заселенный колонией посторонних сердцебиений. Но при обследовании жилет затаился и отказался выдавать себя — вероятно, в угоду Селиму, призванному в свидетели. В тот же день он увидел свои инициалы, выведенные золотом на облаке, отражавшемся в витрине магазине на улице Св. Саба.

На той же неделе, за угловым столиком кафе «Аль Актар», всегда оставляемым за Балтазаром, сидел незнакомец и потягивал арак, — тот самый арак, который он, Нессим, намеревался заказать. Фигура незнакомца приобрела сильное, хотя и искаженное сходство с самим Нессимом, когда тот обернулся к зеркалу и в улыбке обнажил свои белые зубы. После этого Нессим не стал мешкать и поспешил к двери.