Живая вещь

На втором году обучения в Кембридже Фредерика прославилась (в положительном или отрицательном смысле, сказать трудно) своими орнитологическими изысканиями. Идея её осенила, когда Эдмунд Уилки на вечеринке у миляги Фредди рассказал ей об экспериментальных голубях; тогда же она узнала и новое слово — таксономия, и момент этот (знакомства со словом) остался в памяти ещё надолго, хотя лица и обстановка того вечера вскоре канули в тускловатый калейдоскоп кембриджских вечеринок. Уилки воодушевлённо вещал о серии опытов с перелётными птицами. Считается, говорил он, что они ориентируются по магнитному полю; но какие-то отличия одной особи от другой тоже необходимо учитывать. Перед мысленным взором Фредерики сразу возникла картина: стаи одинаковых птиц усердно машут крыльями, стремясь в одном направлении, но цвет оперения у них разный, да и скорость движения разная. Ну чем не молодые люди в Кембридже? Все они жаждут одного (возможно, даже только одного!), но при этом как особи могут различаться — бесшабашные и робкие, позёры и скромники, умники и тупицы, манипуляторы явные и манипуляторы тайные, с защитной окраской. По сути, очерки «Орнитология» представляли собой вполне обычное студенческое самодеятельное сочинение, превосходное лишь строгой подробностью, с какой Фредерика описала типы соблазнителей в зависимости от их повадок и излюбленных уловок («хамелеон», «плут», «краснобай», «Везунчик Джим»). Мариус Мочигемба снабдил очерки чернильными рисунками — искусная работа в отличие от его сомнительных, посредственных картин маслом, — а Тони и Алан любезно опубликовали «Орнитологию» у себя в газете. Было это ещё до появления жанра, который мы в 60-е повадились называть «сатирическими заметками». Пожалуй, лучшим в классификации было то, что она начисто была лишена школьной, свойской шутливости и — самое прекрасное! — совершенно не заискивала в читателе. Много позже, перечитав в минуты ленивого досуга разом весь комплект «Орнитологии», Фредерика сделала неожиданное открытие. Оказывается, мысли, выраженные ею тогда так любовно, в эстетическом упоении собственной наблюдательностью, — по здравом и холодном прочтении кажутся пропитанными тайной злобой. А она ведь к такому воздействию не стремилась. Вспомнилась ещё одна странность: хотя отчасти «Орнитология» родилась в ответ на мужскую привычку в пабах и комнатах отдыха обсуждать и классифицировать женскую грудь и ноги, лишь к концу своего журналистского предприятия Фредерика вдруг осознала, что в этих разговорах девушки фигурируют как «цыпочки» или «пташки». Когда она, озадаченная, сказала об этом Мариусу, он спросил: «А разве ты не поэтому назвала свой опус орнитологией?» Фредерика честно сообщила, что птичья идея пришла ей в голову, когда она услышала про голубей Уилки. «Ну да, так тебе и поверили», — усмехнулся Мариус, ловко разделяя расчёской надвое сальное крыло волос у себя на лбу. «Мужчины мне нравятся», — сказала Фредерика. «Конечно, оно и видно», — флегматически ответил Мариус.

Осенью 1955 года Фредерика познакомилась с поэтом Хью Роузом и отправилась с ним в университетскую библиотеку, которую сама посещала редко, — и там влюбилась. Несмотря на то что она была искушённой в плотских утехах и умела ловко уклоняться от чувств, влюбилась она по-детски — в облик и в образ (и сама это поняла).