Живая вещь

— Они же починят бабулю, да? А ты починишь мою железную дорогу? Мэри её хватала. А бабушка наступила. Её… сильно… повредили. — Он ловко обращался со словами.

Да, можно попробовать исправить…

И вот, впервые после приезда Маркуса (и последовавшего позднее приезда миссис Ортон), Стефани ужинала с мужем наедине. Сели они поздно, потому что Дэниел заходил к матери в больницу и к другим людям. Он сидел молча, в своём «собачьем ошейнике» и чёрном с отливом пасторском одеянии, густые волосы взъерошены, лицо тёмное от изрядной небритости; почему-то не переодевается в домашнее; вид имеет неряшливый, запущенный. Она смотрела на него как-то отстранённо, как на незнакомца, и совершенно не знала, что́ ему сказать. Не хотелось начинать разговор с привычных имён — Уильям, Мэри, мама или Маркус; не хотелось и с привычных тем — цены на электричество, благотворительные распродажи, неприкаянные, Фаррары. Она была женой этого жующего, нахмуренного толстяка. Его женой была она. В ней вдруг пробудилось что-то безумное — отчасти недопустимая радость оттого, что они одни, без злой старухи, отчасти её собственное подзабытое «я», которое, как онемевшая было конечность, вдруг начало болезненно обретать чувствительность. И, как бывает, всё это приняло форму некоего раздражения.

— Мог бы и поговорить со мной. Нам не так часто удаётся посидеть вдвоём.

— О чём? Я не мастер водить беседы. И денёк выдался паршивый.

— Понимаю. Но мы вообще никогда не разговариваем.

— Можно мне ещё овощей? Вот эти маленькие бобы очень вкусные.

— Я тут думала. Мне тяжело оттого, что приходится использовать ограниченный словарный запас. Хочу я этого или нет. Как думаешь, сколько слов в среднем использует человек? Тысячу? Две? Уильям пока столько не знает, Мэри и подавно. А люди вокруг меня… в магазинах, например…

— И дома, моя бедная старая матушка…

— И твоя бедная старая матушка, — подхватила она. — И бо́льшая часть людей в этом приходе… они не поняли бы многих слов, которые для меня действительно важны, если б я вот так, ни с того ни с сего их выпалила. И слова эти, невостребованные, становятся призраками у меня в голове. Преследуют меня, не дают покоя.

— Я б, может, тоже их не понял, — сказал Дэниел неприятным, чуть ворчливым тоном. — У меня у самого запас словесный поредел со времён богословского колледжа. А также со времён моего сватовства.

— Вот и я об этом. Давай положу ещё бобов, — ответила Стефани (пусть от еды у него улучшится настроение). — Мы учимся размышлять, а слова, которыми размышляем, в повседневной речи использовать не можем…

— Какие такие слова, например?

— Ох, — вырвалось у неё головокружительно, отчаянно. — Дискурсивный. И вообще дискурс как разумное рассуждение, которого, как сказал Гамлет, лишены животные и которое есть у людей[232]. Софистический. Идеальный — в платоновском смысле. Катализатор. Анаколуф. Двоедушный. Реализм. Самое обидное, что есть среди них коварные слова, которые входят и в мой круг повседневных слов, но при этом теряют половину своих сложных значений. Скажем, «реальный» и «идеальный». Понимаешь, Дэниел?

— Понимаю, — ответил он. Отодвинул от себя тарелку. — Зря я тебя заставил за меня выйти замуж. Видит Бог, я думал, наша с тобой жизнь и будет главной реальностью.

— Конечно, так оно и есть! — поспешно подтвердила Стефани.

— Ага. А как же твой огромный неизрасходованный запас слов? Это ведь тоже реальность, как ни верти.

— Дэниел… это не беда. Я могу учить словам Уильяма и Мэри…

Стефани испугалась, ей уже хотелось пойти на попятный. Она ведь хотела сказать что-нибудь ласковое, вынуть из души кусочек — ему. Но что у него на уме сейчас? Что для него самое важное? Он очень хороший человек, человек дела! Она его любит. Конечно же.

— Не знаю, почему у нас так вышло. Я не думал, что всё получится именно вот таким образом… — Он обвёл рукой уютную, но тесную гостиную: в корзине для белья свалены вещи и игрушки Уильяма, вместе со злополучным красным паровозом; на бельевой верёвке у камина сохнут подгузники Мэри. Дэниел усмехнулся. — Не могу подобрать хорошее слово. Всё как-то… приугасло, что ли.

— Приугаснуть — отличное слово.

— Не надо со мной миндальничать, Стеф. Оставь этот поощрительный тон. Мне он неприятен.

— Дэниел, я же тебя люблю!

— Не иначе. Хоть и сделала, наверно, большую глупость, что за меня пошла.

— Сердцу не прикажешь.

— Прямо никак-никак? А может, стоило бы… Я и не догадывался, что это так важно, слова да разговоры. Я в последнее время что-то терпеть не могу языком молотить. У Гидеона вон язык хорошо подвешен, он все эти дела говорильные легко проворачивает, обсуждения всякие проводит… Но это не моё… не о таком пути думал…

— Ты знал, какой путь выбирал, ещё до того, как женился на мне… Так что ты тоже кое-чем пожертвовал. Не менее существенным, чем мой словарный запас.

— Ага… — Он уставился в стол.