Живая вещь

Публика на премьере «Соломенного стула», как и на любой другой премьере, была настроена необычайно доброжелательно, но при этом в любой момент готова позлобствовать или понадменничать. Александр, устроившись с Мартиной Сазерленд в сторонке, в боковой ложе, рассеянно улыбнулся Томасу и Элиноре Пул и вдруг заметил в середине первого ряда амфитеатра знакомую рыжую голову, остроносое лицо — Фредерика Поттер, сидит между Уилки и худым темноволосым мужчиной, которого он видит впервые. На самом деле весь этот первый ряд занимала та самая компания, которую Уилки хотел привезти на автобусе, но добрались они в итоге на поезде, в заранее заказанных купе, с бутылками белого вина и бутербродами с копчёным лососем. Среди них были Кэролайн (девушка Уилки), Энн Льюис, Алан Мелвилл и Тони Уотсон, Мариус Мочигемба и Хью Роуз, а по другую сторону от темноволосого мужчины сидел Винсент Ходжкисс — его Александр вдруг узнал и нервно ему улыбнулся. Александр предпочитал не ведать, кто его зрители. Фредерика помахала ему, и он помахал в ответ. Поднялся занавес.

Критики впоследствии назовут пьесу статичной и, как ни парадоксально, сравнят её с другой статичной пьесой, «В ожидании Годо», не в пользу Александра; и это притом, что у Беккета не происходит совсем ничего, а в «Соломенном стуле» есть безумие, пагуба, смерть. Гринуэй на протяжении всего спектакля оставался на сцене, в окружении экранов, боковых декораций с их тюремными решётками из ив, сменявшимися затем подсолнухами и ирисами. Сначала он находился среди тёмного клаустрофобного свечения голландской юности, затем оказывался в полном, ослепительном свете своих французских и особенно арльских дней. Сцену также не покидал Майкл Уиттер в роли Тео Ван Гога, но пребывал он вне конструкции из декораций и экранов, на авансцене, у кулисы; почти всегда один, но ближе к концу к нему присоединилась его жена, Йоханна Ван Гог-Бонгер (Тео женился в 1889 году), с их сыном на руках, которого тоже нарекли Винсентом. В коробку света, где «обитал» его старший брат, Тео вступал дважды: один раз во втором акте, после неистовой сцены, когда Винсент подошёл к кровати Гогена и молча угрожал ему бритвой, а потом, напуганный, умчался прочь и отрезал собственное ухо; второй раз — в конце третьего акта, после финального рокового увечья — тогда Тео прилёг рядом с умирающим братом, положил голову рядом с ним на подушку и прижался щекой к его щеке. «Вот так бы просто мне и уйти», — сказал Винсент в жизни и на сцене, — и умер. Остальные персонажи без текста — бородатый почтальон Рулен, два доктора, Рей и Гаше, разные женщины (все, как и Йоханна Бонгер, в исполнении Дебби Мун) — мелькали полупризраками между внутренними экранами и внешними границами сцены из проекций картин, освещённые вниманием Винсента и прожекторами Чарльза Конинка (сквозь специальную сетчатую ткань).

Внимание Александра большей частью сосредоточилось на изменениях, которые внёс в его пьесу режиссёр Лодж. Несколько изменений (и тонкие, и более грубые) направлены были на прояснение причин психического расстройства Ван Гога, и, конечно, оказывалось, что виной всему половая проблема. Лодж оставил «спасённую» Винсентом проститутку Син (та же Дебби Мун) в голландском акте на сцене значительно дольше, чем задумывал Александр: она сидела молча, скорчившись, нагая — лишь наполовину прикрытая вуалью, — за экраном, Ван Гог делал с неё рисунок «Скорбь». И получилось, что брошенные художником слова о любви и одиночестве были обращены к этой странной, безучастной фигуре.

Во второй акт, где Гоген и Ван Гог жили вместе и ссорились, Лодж ввёл элементы балета. У Александра здесь была лишь одна женщина, безмолвная проститутка, которой и предстояло получить окровавленный кусочек плоти. У Лоджа было целое ночное кафе силуэтных продажных женщин, сразу заставлявших вспомнить рисунки Тулуз-Лотрека: Гоген в сине-зелёных перчатках демонстрировал им фехтовальные па; Винсент же в это время сидел на своём соломенном стуле дома, в «своей» части сцены, угрюмо вертел в руках опасную бритву. (Не случайно настоящий Винсент сравнил себя с волом, а Гогена — с быком.)