Живая вещь

Фредерика прошла за ним в кухню, одолеваемая смутным чувством обиды: почему Найджелу нужно скрывать её от соседей? Кухня её удивила, большая, отлично обставленная — и чудовищно грязная. Раковина завалена пригоревшими сковородками, на виниловом полу — пятна, не то от пролитого супа, не то от кофе. Над холодильником висел календарь с изображением блондинки, сидящей на чём-то вроде козлиной шкуры и одетой в прозрачную чёрную рубашку, которая, конечно же, не умела скрыть блестящие смутные бугорки грудей и ложбинку бюста, изгибы бёдер и выбритый лонный холм. На дверцах холодильника и шкафов приклеены были скотчем или приколоты кнопками записки. «Просьба засранцу, который истратил весь сахар Энди, ЖИВО КУПИТЬ НОВЫЙ». «НЕ ВЫСКРЕБАЙТЕ всё из маслёнки, если нет новой пачки». «Тодди должен Вику полбанки НЕСКАФЕ и немного молока». «Кто уволок моё песочное печенье?» Фредерика твёрдо рассудила, что не станет предлагать помощь с кухонными делами, и наблюдала, как Найджел — таким неуклюжим она его ещё не видела! — нарезает толстыми ломтями хлеб, кусочками — крошкий белый сыр.

— У кого-то, может, яблоко найдётся. Хочешь яблоко?

— Если ты уверен, что можно…

— В последний раз, когда я сюда приезжал, обнаружил, что кто-то опустошил мою бутылку коньяка на три четверти. Так что я имею право на парочку яблок. Пойдём наверх.

В его комнате на всём лежал слой пыли; обстановка была типичной для наёмного жилища: раскладной стол-тумба, хлипкий крашеный платяной шкаф, торшер с абажуром из веленевой бумаги. Постель не была заправлена, простыни сбиты, одеяло взметено причудливой горой. На каждом выступе — открытых дверцах шкафа, на спинке единственного кресла — развешена мужская одежда. Вдоль плинтусов выстроились ряды ботинок и штиблет; на спинке кровати красовалось множество полотенец. Найджел поднял одну из откидных столешниц, приставил два стареньких стула, и они сели рядом, принялись жевать бутерброды, запивая из стаканчиков красным вином, которое Найджел извлёк откуда-то из глубин шкафа. Их колени соприкоснулись. Фредерика знала, что́ неминуемо будет дальше, и довольно сильно (для себя) волновалась. Волновалась по двум причинам. Во-первых, она совсем не понимала, что́, по мнению Найджела, между ними происходит или вот-вот произойдёт. Весёлая интрижка? Любовь на одну ночь? Прелюдия к предложению стать хозяйкой обнесённых рвом владений? Двое других обитателей квартиры словно её не заметили, и это наводило на мысль, что Найджел (как, возможно, и все они!) имеет обыкновение появляться здесь с неизвестными дамами. Во-вторых, она побаивалась его телесно. Всё это, подумала она с неопределённой тревогой, может оказаться «чересчур». Найджел спросил, не хочет ли она освежиться, посетить ванную. Посоветовал захватить с собой одно из комнатных полотенец: «Никогда там не оставляю, а то непременно стащат и будут ими туфли чистить или лужи на полу подтирать». Ванная, как и кухня, была превосходной во всех отношениях, но сплошь покрыта вековой грязью и пятнами. Край раковины обрамляло кольцо старой мыльной пены в волосках от бритья. Сама ванна была полна какими-то тряпками, в которых Фредерика, с минуту пристально вглядываясь с сиденья унитаза, распознала клубок спутанных голубых и белых рубашек в мутной воде. Кто-то усердно тёр воротник одной из них и сдался на полпути: на краю ванны лежала намыленная, засохшая щётка для ногтей, сама рубашка так и осталась перекинутой через ванную полочку. Фредерика вдруг поняла, отчего запах в этой квартире показался ей знакомым. Пахло как в раздевалках школы Блесфорд-Райд — мужским потом, мужской мочой, старой мыльной пеной.

Когда она поднялась обратно наверх, Найджел уже успел — с замечательной умелостью, если вспомнить слабые навыки изготовления бутербродов, — застелить постель и на ней восседал. Они молча разделись, легли. Спустя время все прочие запахи заслонил запах близости, солёный, как будто морской… А ещё спустя время в беспокойной её голове перестали сновать и роиться — Александр, С. Т. Кольридж, любезные умные дамы из «Вог», Джон Мильтон, Рафаэль Фабер, мерцание Кембриджа, разлад восприятия в современной поэзии, — Найджел всё развеял. Да, она опасалась не напрасно… И последняя, хвостиком, её мысль, перед тем как погрузиться в беспробудный сон, головою не на подушке, а на этой незнакомой груди: вот, не знала, что тепло может, вниз спустившись по лесенкам-позвонкам двух спин, так сойтись в треугольнике — почему треугольнике? — беззащитном и нежном…