Живая вещь

Придя на званый обед с редакцией журнала «Вог», она словно очутилась в другом мире. Приглашённых было всего двенадцать, все — девушки; для мероприятия сняли залу вида почти бального — с окнами от пола до потолка и массивными люстрами; сидели по четверо, уютно, за круглыми столиками, покрытыми тяжёлыми розовыми скатертями и с букетиками розовых и белых гвоздик. К удивлению Фредерики, участницы конкурса являли собой разнородную картину: от спокойно-уверенных и дорого одетых — до тех, чьи наряды откровенно безвкусны и старомодны. Были поданы лосось и клубника. Сотрудницы редакции, в своих стильных нарядах, источая тонкие ароматы духов, перемещались от столика к столику и, беседуя с финалистками, оценивали каждую примерно так, как Мартина Сазерленд оценивала Рафаэля Фабера: хорошо ли человек владеет речью, имеет ли интересные идеи, да и вообще, насколько интересен. Манера сотрудниц редакции — тактичная и притом цепкая, исключительно учтивая и вместе зорко-решительная — оказалась Фредерике по нраву. Когда пришёл её черёд, она стала увлечённо рассуждать о постановке «Соломенного стула». О том, что́ читателю нужно знать о спектакле или фильме, почему язвительные рецензии всегда интереснее читать, чем восторженные, и как можно поломать эту традицию. При этом в воображении она продолжала считать себя автором будущего исчерпывающего труда о религиозной метафорике в эпоху Возрождения и одновременно мысленно подмечала причуды шляпок и особенности речи других финалисток, чтобы потом доложить Алану и Тони. Финалисток поставили для памятного фотографирования в три ряда, как на школьном снимке, а ещё это напоминало разноцветные фрукты, сложенные в вазе. «Если решите у нас поработать, — говорила ей женщина в шапочке с пером, в кремовом льняном костюме (Фредерика и двадцати минут в таком бы не продержалась, не заляпав), — то для начала мы вас, пожалуй, определим в отдел основных статей, готовить рукописи к изданию. Как вам такое?» Фредерика ответила, что это было бы очень интересно, сделала глоток холодного белого вина. Всё казалось ей ирреальным, словно навели слишком сильно на резкость, всё приятно поглаживало чувства и самолюбие. Объявили победителей. Фредерика заняла не первое, но почётное второе место. К ней подошли лично поговорить редакторы: они надеются, очень надеются, что она поработает у них этот год, — в журналистике её ждёт большое будущее! Её мысленному взгляду представилось аскетическое лицо Рафаэля, усталое лицо Александра… белокаменный городок Кембридж посреди топкой долины… лондонские улицы, такие разные, бурляще-яркие. «Я должна подумать, — ответила она. — Ваше предложение просто чудесное! Я подумаю». Ей хотелось просто жить, отвлечься от мыслей, чтобы что-то само произошло. А произойти здесь может — всё.

Найджел ждал её у собора Святого Павла. Сегодня он был в тёмном костюме и оттого казался ещё плотнее, внушительнее, ещё незнакомее. Серьёзно сообщил, что собирал для дяди сведения о корабельных перевозках; разговаривал он с ней с чуть заметной церемонностью, взял под ручку и с лёгкими поклонами повёл на прогулку. Собор она уже видела, а вот на сам Сити никогда особого внимания не обращала; и теперь её удивило и даже — благодаря её готовности к новым впечатлениям — заинтриговало и восхитило, насколько люди на этих мрачноватых, увесистых улицах отличаются от прочих лондонцев. Никто не слонялся здесь без дела. Большинство, особенно молодые, каких было много, мужчины в тёмных костюмах и женщины в тёмных юбках и аккуратных блузках, куда-то спешили. Фредерика вдруг подумала, что она понятия не имеет, куда они торопятся, как живут, какая у них тут работа, и стала рассматривать каждого идущего навстречу молодого человека, словно надеясь угадать хоть что-то о его привычках, умонастроении. Но удалось ей только заметить, что дешёвый костюм в тех местах, где у человека гнутся руки и ноги, делается в мятую складку, а у шагающего рядом Найджела костюм приятно мягкий и гладкий, без заминочек в локтях и коленях. Найджел хотел показать ей старый город, исторический центр, горевший и перестроенный, который был ещё до Шекспира и Дика Уиттингтона[245], вместилище купеческих гильдий и ростовщиков, гражданственности и раздоров. Узенькие переулки, куда вход через арку… Полупотаённые проходные дворы… Церкви разбомблённые и уцелевшие — сколько же церквей!.. Вот храм Святого Эгидия у ворот Криплгейт, пострадавший от бомбардировки в 1940 году, — тут венчался Оливер Кромвель и похоронен Джон Мильтон. Центр искусств Барбикан был тогда ещё только в планах, этакая утопия, которую мечтали воплотить в жизнь архитекторы и градостроители. Фредерика с Найджелом прошли по развалинам, оставшимся после бомбардировок: сквозь груды камня пробивались, пестрея розово-лиловым, кипрей и, горчично-жёлтым, — живучий крестовник. Запустение соседствовало с преуспеянием: позолоченными вывесками, стеклянными дверьми с тяжёлыми ручками.