Живая вещь

В конце своего первого года в Кембридже Фредерика повстречалась наконец с представителями высшего сословия. На некой вечеринке, устроенной неким молодым актёром, она привлекла внимание его кузена, нервного и очень богатого юного виконта («большой умница», «физически неинтересен»). Виконт пригласил её на две или три вечеринки, где присутствовали в основном его родственники и школьные приятели. Побывала она и гостьей на выходных в его загородном доме и в конце концов была приглашена им на знаменитый Майский бал в колледже Магдалины. Разумеется, всё это чрезвычайно Фредерику взволновало. Как-никак она была до мозга костей англичанка, в голове её толпилась всякая романтическая литературная чушь, реяли смутные (и тщетные) образы «Возвращения в Брайдсхед»[94], но более всего тянуло за душу подспудное, сильнейшее желание выбиться из блесфордского болотца на высокий простор. Все дети Уинифред унаследовали от матери, в той или иной форме, страх низкого общественного состояния; Фредерика боролась с этим страхом, убеждая себя, что он аморален и ниже её достоинства. Однако благодаря знакомству с милейшим Фредди Рейвенскаром этот страх ударил её под дых. Она почуяла: все её пуговицы, длинные перчатки и короткие перчатки, туфли и туфельки, обороты речи, отсутствие правильных знакомств и правильных родичей — взвешиваются безжалостно и находятся несостоятельными (подобно тому как её французская грамматика, латинское стопосложение, точность цитирования Шекспира, в другой компании, взвешиваются и ценятся высоко). Но тем слаще, в виде отмщения, было вдруг научиться распознавать на примере миляги Фредди мужской ужас перед полом. Да, он прекрасно умел выбирать и приносить ей правильные угощения на вечеринках, подавать пальто, заказывать ужин и приличное вино в ресторане Кембриджского союза[95]. Но если вдруг оказывался в комнате наедине с нею или же (что было ещё ужаснее!) ему предстоял невинный прощальный поцелуй на виду у целого мира, под ночными окнами ньюнэмского Дома привратника, он становился охвачен дрожью и трепетом — да, как ни дико было поначалу в это поверить — именно трепетом перед её женским началом, хрупким, чистым и таинственным. Хотя странные слова, что бросил он ей чуть слышным, задавленным шёпотом за ужином в клубе в Дорчестере, куда пригласил её потанцевать: «Какая же ты всё-таки отважная!..» — на самом деле скорее означали (хотя им обоим это было невдомёк): «Как ты отважно держишься и говоришь, можно подумать, ты принадлежишь к тому же виду, что и мы». У него была старая любимая нянюшка, о которой он часто рассказывал, и мать, которая долго обозначалась для Фредерики двумя скупыми словами — «моя мать», пока однажды, будучи приглашённой в гости, Фредерика не встретилась с ней лицом к лицу (и мигом была чётко и холодно определена как лезущая вверх хищница). Были у Фредди ещё и какие-то сёстры, исправно мелькающие на страницах светского журнала «Татлер», их единственное призвание — быть настоящими леди. Фредди искренне полагал, что женщины делятся на хороших и плохих, причём хорошие становятся грязными, когда их трогают, поэтому должны хранить себя в чистоте. Фредерику он не причислял ни к первым, ни ко вторым (тогда как его мать не колебалась и по своим меркам оценила юную мисс Поттер точно). «Кажется, я в тебя влюблён», — тихо пробормотал он в кембриджском ялике; Фредерика притворилась, что не расслышала, авось, ему не хватит мужества повторить. Этот фокус она уже проделывала более или менее успешно с другими робкими поклонниками. Следует признать, что она испытывала кое-какой интерес к миляге Фредди, а точнее, к его титулу и недосягаемому обществу, в котором он вращался. Через короткое время интерес стал смесью жалости и заворожённого ужаса — жалости к его смиренному, подавленному желанию, ужаса перед странным, исключительным, неприступным миром, который твёрже самого гранита науки. А ещё — было жадное любопытство. Уж очень хотелось ей понять, как действуют люди и вещи, ради этого, право, стоило покраснеть за свои наряды, за неумение держаться изысканно. Фредди и суждено было познакомить её с Найджелом Ривером. Но это случилось позднее.

9 Под сенью юношей в цвету, II

К лету 1955-го Фредерика уже классифицировала людей уверенно и изобретательно. Например, для своих непременных приятелей Алана и Тони она придумала прозвища-определения, которыми называла их про себя, эти прозвища означали определённый человеческий тип. «Хамелеончик» и «фальшивка». Определения пришли ей в голову в ту неделю, когда она присутствовала на встречах с двумя очень разными писателями. Алан убедил своего приятеля из Королевского колледжа включить Фредерику в список приглашённых гостей на чаепитие с Э. М. Форстером. Тони же упросил её пойти на заседание Литературного общества, где будет выступать Кингсли Эмис. Чаепитие состоялось первым.