Живая вещь

Были, конечно, и воздыхатели-одиночки. (Причём нельзя сказать, чтобы это воздыхательство никак не пересекалось с кампаниями по соблазнению.) Некоторые поклонники выказывали самые серьёзные намерения, слали письма, в которых цитировали «Хозяйке сердца моего возможной»[102] и спрашивали тактично, не соблаговолит ли она и присмотреться к ним посерьёзнее. Здесь смятение Фредерики было сильнее всего. Вообще-то, ей казалось, что она желает заполучить мужа. Человека, который искренне её полюбит, ну и чтобы обладал некоторыми достоинствами. Но ей не хотелось быть как женщины из поколения её матери, которые излучали смелость и свободу лишь в то кратко-искусственное время, пока искали свою вторую половину, со сдачей же себя в собственность их гордые головки понуривались. Фредерика испытывала презрение к воздыхателям, отчего не могла воспринимать их всерьёз (но в глубине души как будто предчувствовала какое-то страдание, которое надлежит понести от настоящего «возможного хозяина своего сердца»). Она лукавила, и виляла, и обманывала своих временных любовников, делила их с другими женщинами, не выказывая и — если уж дело на то пошло — не зная ни малейшей ревности. В этом проявлялась её эгоцентричность: ей попросту не хватало воображения представить «своих» мужчин с другими женщинами.

Читателю, наверное, уже стало ясно, что Фредерика была жестока и настроена разрушительно. В её оправдание можно лишь заметить, что ни из обиходных представлений, ни из культурной мифологии не следовало, что мужчины имеют чувства. Мужчины — нехорошие, обманщики испокон веков, а если кто из них хороший, то, значит, обман удаётся ему лучше других. Мир принадлежит мужчинам, но Фредерика желала жить и действовать наравне с ними в этом мире, а не служить чьим-то прибежищем на его краю или за пределами.

Может быть, это литература обострила в ней чувство противоречия? Она прочла несметное множество описаний робости и мрачного безрассудства, которыми сопровождается первая любовь у мужчин. И хотя она видела правду в любовной униженности Люси Сноу из романа Шарлотты Бронте «Городок», или в судьбах отважно-обречённых героинь Розамонд Леманн, или в «смерти сердца»[103] (словно об этой правде было у неё какое-то древнее исконное знание), она решительно отказывалась признать правдивость образов профессиональных вертихвосток, или чистых юных дев, или иных странных, словно из мира дикой природы, женских существ — в романах, созданных мужчинами. Женские образы мужских романов не имели ничего общего с Фредерикой Поттер, которая была бодра, деловита, проявляла интерес к половым отношениям, но не была на них помешана и хотела, кроме прочего, дружить с мужскими существами. Женщины в мужских романах — ненастоящие; Фредерика не могла предположить или поверить, что молодые мужчины видят в ней тот или иной женский литературный образ или все образы вместе. Так вот они и воевали: воздыхатели безнадёжно ей поклонялись, Фредерика не менее романтически чувствовала себя страдающе-униженной и/или свободной. И та и другая сторона порой недоумевала и обижалась. Например, Фредерика немного испугалась и не на шутку встревожилась, когда некий молодой человек без приглашения ворвался к ней в комнату, где она чаёвничала с другим молодым человеком, и разбил чайную чашку кочергой. Длинные и продуманные письма с объяснениями в любви она считала частью коварного заговора и на них не отвечала. Когда один вконец отчаявшийся юноша — малоинтересный, если не считать его энциклопедического знания творчества Томаса Манна, — натурально расплакался и заявил, что она над ним нарочно издевается, Фредерика лишь воззрилась на него молча, испуганно да и удалилась восвояси.

Больше всего её страшила мысль о затворничестве, об оковах. Ньюнэм посетила молодая королева с супругом, герцогом Эдинбургским. Окружённый толпой женщин-учёных с тщательно уложенными причёсками и чопорных студенток в мантиях, герцог спросил предводительницу студенток, старшекурсницу, шутливо: «Вы вообще когда-нибудь выбираетесь из своего затвора?» Фредерика внутренне вскипела: да как он смеет?! — можно подумать, она здесь взаперти! Нет, она живёт такой полной жизнью, какой никогда ещё не жила, имеет столько свободы (думала она наивно), сколько и не снилось этому мужу-придворному!

Думая об оковах, она вспоминала Стефани. В конце прошлого лета, сразу после Прованса и до отбытия в Ньюнэм, Фредерика наведалась в Блесфорд, и повидала Стефани, и познакомилась с Уильямом. Уильям неустойчиво сидел в окружении подушечек, распялив пухлые ножки, зыбко покачивался всем туловичком; он смотрел, помаргивая, на неё — куда-то за неё — из-под шелковистых чёрных волосиков и длинных тёмных ресниц, улыбался туманно и таинственно.

«Ну, привет, младенец», — сказала Фредерика, протягивая ему палец.