Бабушка не застала Великую Отечественную войну, но делилась воспоминаниями тех, кто воевал и был в блокаде, кого забрали в эвакуацию. И я представляла войну как черно-белый фильм, где кадры молниеносно проносились, землю усыпали снаряды, а люди – худые до изнеможения – не сдавались и не отступали до самого конца. Потому что у них была цель – спасти Родину от фашизма.
Бабушка очень любила меня, а я – её.
Она приучила меня не говорить, а слушать. Не тратить слова попусту, смотреть вперед и никогда не унывать.
Потому, когда она умерла, я ходила с приклеенной к губам улыбкой и заверяла родителей твердым голосом:
– Всё отлично.
Иногда я думаю: может, потому папа и взбесился? Неспроста же он ушел от нас спустя три месяца после смерти бабушки? Не вытерпел моих гримас, оскорбился и развелся с мамой, чтобы только не видеть меня? Что, если он потому и называет меня полным именем, что терпеть не может?..
Вдруг во всем виновата именно я?
Бесполезная Саша, от которой один только вред.
Разумеется, папе я о своих тревогах не рассказываю – он до последнего будет отрицать очевидное.
Иногда мне кажется, что взрослые считают подростков недалекими. Нас опекают как маленьких, но при этом требуют самостоятельности. От нас скрывают правду, но хотят, чтобы мы были честны. Наши проблемы считают незначительными, с нашими желаниями не считаются. Мамы-папы-учителя убеждены, что наши жизни можно – и нужно – контролировать.
Потому мы молчим. Копим в себе страхи и переживания, чтобы в один день переполниться ими до краев. Разбиваем в кровь костяшки пальцев. Беззвучно кричим в подушку ночами. Мы становимся дикими от черноты, разрывающей изнутри, а родители недоумевают: что стряслось с их замечательными детьми?
Ничего не стряслось, просто мы давно повзрослели.
***
Поразительно, как одно зернышко-слово может разрастись в гигантское древо сомнений.
До позднего вечера я слоняюсь по тесным улочкам, не находя себе места от чего-то, что кусает поджилки, впивается зубами-иглами в позвоночник. Почему-то слова Наташки, днем кажущиеся несусветной ерундой, приобретают новые – зловещие – оттенки с наступлением сумерек. В темных подворотнях и в молчаливом сквере, и в затихших проспектах мерещится опасность.
Группы смерти всё ещё представляют мне аморфным злом, которое изобрели взрослые для того, чтобы обвинить во всех бедах интернет. Всё это не взаправду. Тогда почему я залезаю на страничку Марины и прокручиваю стену, вчитываясь в цитаты из фильмов и книг? Порою они переполнены грустью, но какого подростка не охватывает черная как туча депрессия? Моя подруга была увлечена мелодрамами, зачитывалась романами о настоящей любви, чаще всего трагичной – но в её статусах нет отчаяния.
Хм, всё-таки одна запись выбивается из общего настроения. Раньше я не обращала на неё внимания, но теперь, перечитав трижды, напрягаюсь.
«Я готова играть».
Без смайлика, без какой-либо ясности, что скрывается за, казалось бы, непримечательной фразой. Три слова, за которыми может быть что угодно. Возможно, Марина собиралась на соревнования или участвовала в каком-то флешмобе? Вроде нет. Кажется, я спрашивала у нее про статус, но что она ответила?..
Я прокручиваю наш диалог, с даты на дату, с числа на число, когда телефон начинает вибрировать, и на экране высвечивается: «Маман».
– Когда домой? – спрашивает она.
– Уже иду.