Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

«Я говорил с одним из умнейших людей в России», – будто бы сказал Николай I после аудиенции, данной им в Кремле, в Малом Николаевском дворце опальному поэту. Назвал Пушкина первым поэтом и изъявил согласие стать его цензором. И после, выйдя из кабинета, обращаясь к придворным, небрежно заметил: «Теперь он мой».

Так что и плед на портрете Пушкина не просто деталь одеяния, некий романтический штрих, прихоть поэта, нет – это его ответ, даже вызов всесильному монарху.

Шотландский плед, небрежно переброшенный через плечо Александра Сергеевича, незримым образом трансформируется в его поэтическое кредо:

Ты царь: живи один. Дорогою свободной
Иди, куда влечёт тебя свободный ум…

Знаменитый пушкинский портрет. Самое первое о нём свидетельство – письмо Николая Муханова брату в июле 1827 года: «С Пушкина списал Кипренский портрет, необычайно похожий».

Портрет, обретший славу тотчас же, как только вышел из мастерской живописца. Его появление 1 сентября 1827 года на выставке в Императорской академии художеств сразу же стало событием. О нём говорили в светских салонах и на петербургских улицах – обсуждали достоинства живописи, поражались живому взгляду поэта, верно схваченному выражению, восторгались.

Газетная рецензия восхваляла пушкинский портрет: «Благодарим художника от имени всей образованной публики за то, что он сохранил драгоценные для потомства черты любимца муз. Не распространяясь в исчислении красот сего произведения г. Кипренского, мы скажем только, что это – живой Пушкин».

«Вот поэт Пушкин, – по первому впечатлению записал в дневнике профессор Петербургского университета, цензор Александр Никитенко – Не смотрите на подпись: видев его хоть раз живого, вы тотчас признаете его проницательные глаза и рот, которому недостаёт только беспрестанного вздрагивания: этот портрет писан Кипренским».

Знавший Пушкина и встречавшийся с ним во время путешествия поэта в Арзрум Михаил Юзефович подтверждал: «Его портрет работы Кипренского похож безукоризненно. В одежде и во всей его наружности была заметна светская заботливость о себе…»

Шотландский плед на портрете – не есть ли проявление подобной заботливости?!

И даже недруг поэта Фаддей Булгарин поместил в «Северной пчеле» любопытную заметку: «По отъезде А.С. Пушкина из Петербурга друзья сего Поэта советовали Художнику украсить картину изображением гения Поэзии. “Довольны ли вы портретом?” – спросил Художник. “Довольны!” – “И так я исполнил уже ваше желание и изобразил гения!” – промолвил Художник».

Общий восторг не разделял, пожалуй, лишь драматург и романист Нестор Кукольник: «Положение поэта не довольно хорошо придумано; оборот тела и глаз несвойственны Пушкину; драпировка умышленна; пушкинской простоты не видно». Впрочем, стоит ли удивляться отзыву человека, записавшего в роковом январе 1837-го в дневнике: «Пушкин умер… Он был злейший мой враг».

Другой недоброжелатель – Михаил Бестужев-Рюмин – напечатал отзыв в «Северном Меркурии». По словам журналиста, «приятнее иметь портрет прелестной женщины или девицы, нежели какого-нибудь реформатора, которого подлинная особа хотя одарена не весьма благообразной наружностью, но которому польстил живописец, а лесть живописца увеличил гравёр».

Пушкину долго помнилась та желчная статейка. «В другой газете объявили, что я собою весьма неблагообразен и что портреты мои слишком льстивы, – пишет спустя три года поэт – На эту личность я не отвечал, хотя она глубоко меня тронула».

Увы, не удалось Александру Сергеевичу прочесть суждение юной Катеньки Синицыной, а как бы оно его утешило: «Пушкин был очень красив; рот у него был очень прелестный, с тонко и красиво очерченными губами, и чудные голубые глаза. Волосы у него были блестящие, густые и кудрявые, как у мерлушки, немного только подлиннее». Взгляд уездной барышни, искренний и безыскусный!

О «необыкновенной привлекательности» голубых глаз поэта упоминала и Вера Нащокина.

Тарас Шевченко слышал, а потом и рассказывал, как Карл Брюллов критиковал Кипренского, говоря, что тот изобразил Пушкина отнюдь не поэтом, а «каким-то денди»! Не исключено, Великий Карл, как его величали, мог испытать некую ревность к собрату-художнику. Но современники узнавали Пушкина именно по этому портрету.

Любопытнейшие строки князя Вяземского, повествующие о совместной поездке с другом в Петропавловскую крепость, по Неве: «Мы садились с Пушкиным в лодочку, две дамы сходят, и одна по-французски просит у нас позволения ехать с нами, от страха ехать одним. Мы, разумеется, позволяем. Что же выходит? Это была сводня с девкою. Сводня узнала Пушкина по портрету его, выставленному в Академии». Свидетельство сколь забавное, столь и пророческое. Кажется, и будущая слава предвосхищена Пушкиным – так легко и шутя:

Быть может (лестная надежда!),
Укажет будущий невежда
На мой прославленный портрет
И молвит: то-то был поэт!