Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

«С князем Вяземским я уже условился. Беру его квартиру. К 10 августа припасу ему 2500 рублей – и велю перетаскивать пожитки; а сам поскачу к тебе», – пишет Пушкин своей Наташе в Полотняный Завод.

И вновь его письмо жене: «Я взял квартиру Вяземских. Надо будет мне переехать, перетащить мебель и книги…»

Квартира стоила недёшево: шесть тысяч рублей ассигнациями в год. Но делать нечего: семья стремительно разрасталась: летом 1834-го Наталия Николаевна решила взять старших сестёр Екатерину и Александру, изнывающих от одиночества и скуки в Полотняном Заводе, к себе в Петербург.

Добрая Наташа вполне представляла всю тоску и безрадостность их деревенской жизни, да и сёстры умоляли вызволить их из домашнего «заточения». Пушкин неодобрительно отнёсся к решению жены: «Но обеих ли ты сестёр к себе берешь? эй, жёнка! смотри… Моё мнение: семья должна быть одна под одной кровлей: муж, жена, дети, покамест малы; родители, когда уже престарелы. А то хлопот не наберёшься и семейственного спокойствия не будет».

Беспокойство поэта оправдалось. Вольно или невольно беду в дом принесла старшая из сестёр, Екатерина, став женой будущего убийцы поэта кавалергарда Жоржа Дантеса-Геккерна. Та самая, что восторженно писала брату Дмитрию о счастье, которое она впервые испытала, живя в семействе Пушкиных.

Писала брату и Александра. Ей было тепло в доме Пушкина, впервые о ней искренне заботились, её любили и жалели: «…Я не могу не быть благодарной за то, как за мной ухаживали сёстры, и за заботы Пушкина. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне, я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».

Прежде Пушкин предупреждал жену: «Если ты в самом деле вздумала сестёр своих сюда привезти, то у Оливье оставаться нам невозможно; места нет».

Вопрос о найме роскошной квартиры в бельэтаже (позже Пушкины снимут другую квартиру, подешевле, на третьем этаже) был решён, и поэт тотчас сообщает свой новый адрес Нащокину: «Пиши мне, если можешь, почаще: на Дворцовой набережной в дом Баташова у Прачешного моста (где жил Вяземский)…»

В середине августа 1834-го Пушкин переезжает на Дворцовую набережную и уже на новой квартире получает радостную весть – отпуск в Нижегородскую и Калужскую губернии сроком на три месяца ему всемилостивейше разрешён.

Из Петербурга Пушкин выехал 17 августа: путь его лежал в Москву и далее в Полотняный Завод. В гончаровском имении Пушкин прожил с семьёй две недели, затем, забрав жену, детей и своячениц, уехал в Москву. Там пути их разошлись: поэт отправился в Болдино, а Наталия Николаевна с детьми и сёстрами – в Петербург, на новую квартиру, где предстояло им прожить почти два года.

…В баташовском доме бывали Пётр Плетнёв и Василий Жуковский, Владимир Одоевский и Пётр Киреевский: кипели жаркие споры, рождались новые замыслы и литературные проекты. Здесь черновые наброски поэта чудодейственным образом превращались в рукописи «Истории Петра», «Египетских ночей», «Сцен из рыцарских времён», «Капитанской дочки»…

Славянофил и собиратель народных песен Пётр Киреевский вместе с Жуковским побывал в гостях у Пушкина. Пётр Васильевич запомнил «большую комнату, со шкапами по бокам и с длинным столом посередине, заваленным бумагами».

«В области моды и вкуса, как угодно, находится и домашнее убранство или меблировка. И по этой части законы предписывал нам Париж», – полагал мемуарист Филипп Вигель. Но вряд ли тем модным предписаниям следовал Александр Сергеевич – ему нужно было просторное жилище для разросшейся семьи, а не «модная келья». И главное – удобный для занятий уединённый кабинет.

В мае 1835 года Наталия Николаевна вновь разрешилась от бремени: комнаты в доме на Дворцовой набережной огласились младенческим криком. На свет появился сын Григорий.

Сюда же, в дом Баташова, было доставлено ей и письмо мужа, отосланное им в сентябре из Тригорского: «Здорова ли ты, душа моя? и что мои ребятишки? Что дом наш и как ты им управляешь?»

Беспокоился Пушкин не напрасно, жена сообщала ему о домашних неприятностях: «Пожар твой произошёл, вероятно, от оплошности твоих фрейлин, которым без меня житьё! слава Богу, что дело ограничилось занавесками».

Были иные причины для волнений, и тоже связанные с женой. Чего только не приписывала к «грехам» красавицы стоустая завистливая молва!

Александр Сергеевич сокрушался, «что бедная… Натали стала мишенью для ненависти света». Тогда, в октябре 1835 года, повод для злословья был иным. «Повсюду говорят, – сетовал поэт в письме к Осиповой, – это ужасно, что она так наряжается, в то время как её свёкру и свекрови есть нечего и её свекровь умирает у чужих людей. Вы знаете, как обстоит дело. Нельзя, конечно, сказать, чтобы человек, имеющий 1200 крестьян, был нищим. Стало быть, у отца моего кое-что есть, а у меня нет ничего. Во всяком случае, Натали тут ни при чем, и отвечать за неё должен я».