Живой Пушкин. Повседневная жизнь великого поэта

…Семейство Пушкиных – Гончаровых разрослось до восьми человек! И ровно его половина – молодая поросль, дети. Столько прислуги Пушкины никогда прежде не держали: четырёх горничных, двух нянь, кормилицу, камердинера, трёх лакеев, повара, прачку, полотёра! И конечно же дядьку Никиту Козлова. За квартиру в доме княгини Софьи Волконской поэт принуждён был платить круглую сумму – 4300 рублей в год. Справедливости ради, нелишне заметить, что часть денег за квартиру, свою долю, выплачивали сёстры Екатерина и Александра Гончаровы.

Биограф Бартенев добросовестно перенёс суждения современника поэта на страницы своего «Русского архива»: «С виду он (Пушкин) мог казаться бодр и весел, но что происходило в душе. Прежде всего крайняя нужда в деньгах. П.А. Плетнёв сказывал мне, что в день смерти Пушкина у него было всего 75 р. денег, а между тем квартира у него была на одном из лучших мест в Петербурге, поблизости от Зимнего дворца. Это старинный дом князей Волконских».

Этому дому суждено было стать последним земным пристанищем поэта. Все события последних месяцев, дней и часов жизни Пушкина намертво впечатались в его старые стены: предсвадебные хлопоты – свояченица Катрин выходила замуж за красавца Дантеса, и Пушкина раздражало превращение его квартиры в «модную бельевую лавку»; тревожные раздумья перед дуэлью и последние слова поэта. Шёпот умирающего Пушкина: «Бедная жена, бедная жена!» И раздирающий душу крик его Наташи: «Нет, нет! Это не может быть правдой!»

Тому назад одно мгновенье
В сем сердце билось вдохновенье,
Вражда, надежда и любовь,
Играла жизнь, кипела кровь, —
Теперь, как в доме опустелом,
Все в нём и тихо и темно;
Замолкло навсегда оно.
Закрыты ставни, окна мелом
Забелены. Хозяйки нет.
А где, бог весть. Пропал и след.

«Г-жа Пушкина возвратилась в кабинет в самую минуту его смерти… Увидя умирающего мужа, она бросилась к нему и упала перед ним на колени; густые тёмно-русые букли в беспорядке рассыпались у ней по плечам. С глубоким отчаянием она протянула руки к Пушкину, толкала его и, рыдая, вскрикивала:

– Пушкин, Пушкин, ты жив?!

Картина была разрывающая душу…» – вспоминал Константин Данзас.

Ему вторил другой очевидец, Александр Тургенев: «Она рыдает, рвётся, но и плачет… Жена всё не верит, что он умер; всё не верит».

Но ровно в 14:45 29 января 1837 года Наталия Пушкина стала вдовой. Именно с этого времени, с замерших на часах стрелок, начался отсчёт её вдовства.

Страдания бедной вдовы не поддаются описанию: у неё расшатались все зубы, долгое время не прекращались конвульсии такой силы, что ноги касались головы. А сама она была так близка к безумию…

И в том страшном горе нашла в себе силы: настояла, чтобы мужа похоронили во фраке, а не в придворном мундире – «шутовском наряде», который так раздражал его при жизни.

Поначалу горе и отчаяние вдовы поэта, «жаждущей говорить о нём, обвинять себя и плакать», вызывало глубокое сочувствие у всех, кто бывал в её осиротевшем доме. И свидетельством тому – письма Софьи Карамзиной:

«В субботу вечером я видела несчастную Натали; не могу передать тебе, какое раздирающее душу впечатление она на меня произвела: настоящий призрак, и при этом взгляд её блуждал, а выражение лица было столь невыразимо жалкое, что на неё невозможно было смотреть без сердечной боли.

Она тотчас же меня спросила: “Вы видели лицо моего мужа сразу после смерти? У него было такое безмятежное выражение, лоб его был так спокоен, а улыбка такая добрая! – не правда ли, это было выражение счастья, удовлетворённости? Он увидел, что там хорошо”. Потом она стала судорожно рыдать, вся содрогаясь при этом. Бедное, жалкое творенье! И как она хороша даже в таком состоянии!..

Вчера мы ещё раз видели Натали, она уже была спокойнее и много говорила о муже. Через неделю она уезжает в калужское имение своего брата, где намерена провести два года. “Мой муж, – сказала она, – велел мне носить траур по нём два года (какая тонкость чувств! он и тут заботился о том, чтобы охранить её от осуждений света), и я думаю, что лучше всего исполню его волю, если проведу эти два года совсем одна, в деревне. Моя сестра едет вместе со мной, и для меня это большое утешение»;

«К несчастью, она плохо спит и по ночам пронзительными криками зовёт Пушкина».

В этом доме Наталия Николаевна прощалась с сестрой, госпожой Дантес, принявшей фамилию убийцы её мужа. Это была уже не та Катя, с которой связано столь много отрадных сердцу воспоминаний, не та Катя, которая умоляла некогда младшую сестру «вытащить из пропасти»: в тиши родовой усадьбы она старела, незаметно превращаясь в старую деву, и молодость её была так грустна и печальна. Как мечталось ей тогда о светском Петербурге, как просила она Ташу помочь ей!