Каждый из игроков имеет свою колоду карт. Понтёр назначает ставку. Он же достаёт карту из своей колоды и, не показывая её банкомёту, кладёт на стол. Банкомёт начинает метать: одну карту – направо, другую – налево, направо и вновь налево, и так повторяет, пока одна из них не совпадёт по значению (но не по масти) с картой, заказанной понтёром. Если эта карта легла направо – выигрыш достаётся банкомёту. Если налево, то торжествует понтёр! Ежели вдруг пара карт, что выпали справа и слева, совпадёт с заказанной картой (ситуация «плие»), выигрыш достаётся банкомёту. Штос мечется до тех пор, пока все карты, на кои сделаны ставки, не принесут игрокам выигрыш либо проигрыш.
Итак, первая игра, как и последующие, где Чекалинский – банкомёт, а Германн – понтёр:
«Направо легла девятка, налево тройка.
– Выиграла! – сказал Германн, показывая свою карту».
Игра вторая:
«Чекалинский стал метать. Валет выпал направо, семёрка налево. Германн открыл семёрку. Все ахнули. Чекалинский видимо смутился».
И наконец, третья, роковая для героя:
«Чекалинский стал метать, руки его тряслись. Направо легла дама, налево туз.
– Туз выиграл! – сказал Германн и открыл свою карту.
– Дама ваша убита, – сказал ласково Чекалинский. Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама. <…> В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась».
Играть в карты для светского человека – то же, что уметь танцевать мазурку и котильон, легко болтать по-французски, мило вести салонные беседы. Это не только увлекательнейшее занятие, но порой верный способ обогатиться или же… разориться.
«Деньги, – вот чего алкала его душа!» Душа несчастного Германна, сошедшего с ума в финале повести.
«Играю в вист»
Пушкину редко везло в игре, и тем больше возрастал его «задор». Денежные долги вследствие проигрышей висели на душе тяжкими веригами. «К тому же светская жизнь требовала значительных издержек, на которые у Пушкина часто недоставало средств, – замечал граф Владимир Соллогуб – Эти средства он хотел пополнить игрою, но постоянно проигрывал, как все люди, нуждающиеся в выигрыше».
К игре в карты Пушкин пристрастился ещё в Лицее. Да и приключения его Петра Гринёва, вступившего на путь взрослого мужчины, начинаются с карточного проигрыша. Горю доброго Савельича нет конца: «Сто рублей! Боже ты милостивый! Скажи, что тебе родители крепко-накрепко наказали не играть, окроме как в орехи…»
Но юный Гринёв твёрд, ему известен карточный кодекс: долг есть долг, и он должен быть непременно оплачен!
Любопытен рассказ супругов Нащокиных, записанный биографом поэта: «У Пушкина был дальний родственник, некто Оболенский, человек без правил, но не без ума. Он постоянно вёл игру. Раз Пушкин в Петербурге (жил тогда на Чёрной речке; дочери его Марье тогда было не более 2 лет) не имел вовсе денег; он пешком пришёл к Оболенскому просить взаймы. Он застал его за игрою в банк. Оболенский предлагает ему играть. Не имея денег, Пушкин отказывается; но принимает вызов Оболенского играть пополам. По окончании игры Оболенский остался в выигрыше большом и по уходе проигравшего, отсчитывая Пушкину следующую ему часть, сказал: “Каково! Ты не заметил, ведь я играл наверное!” Как ни нужны были Пушкину деньги, но, услышав это, он, как сам выразился, до того пришёл вне себя, что едва дошёл до двери и поспешил домой».
Был у игроков в ходу такой термин: «играть наверное» – значит нечестным, шулерским путём. Карточная честь для Пушкина неотделима от понятия самой дворянской чести.
На полках домашней библиотеки поэта теснились книги и по искусству карточной игры. С самыми затейливыми названиями, как то: «Пагубные следствия игры банка, или Свет помрачённых страстию к фортуне, открытием плутовства банкёров игры фаро. С присовокуплением повестей и анекдотов о гибельных следствиях азартных игр». Книга та – руководство для игроков, – переведённая с французского, увидела свет в Петербурге в 1807 году.
В какие только карточные игры не играли пушкинские герои: от бостона и виста до простейшей – «в дурачки», коей любил забавляться в «Онегине» старый барин с ключницей Анисьей!
Порой безобидной забаве предавался и Пушкин, гостя в деревенских поместьях Вульфов: «Здесь думают, что я приехал набирать строфы в Онегина и стращают мною ребят как букою. А я езжу по пороше, играю в вист по 8 гривн роберт[2]
– (сентиментальничаю) и таким образом прилепляюсь к прелестям добродетели и гнушаюсь сетей порока…»