Живой роскошный ад

Разбилось стекло. Всё поле зрения залил жёлто-оранжевый свет. Теперь жар сильнее, ближе. Шатёр горел.

Ко мне вернулась способность двигаться. Я встал и позвал Кролика – ответа нет. Кругом – масляный чёрный дым, он щипал глаза и царапал лёгкие. Позади вход в холщовый шатёр горел ярким пламенем, посреди которого ещё стоял опорный шест – под ним разбилась керосиновая лампа, оставив лужу огня.

Охваченная пламенем крыша зашевелилась, опускаясь, и мной овладела паника. Воздев руки над головой, точно давно покойный житель Помпеи на одной из римских мозаик, я стал проталкиваться к заднему входу в шатёр, откуда в этот мир пришли две Амойры и напудренный алебастровый великан. Меня хватали чьи-то руки, повсюду гремела какофония голосов, но я чувствовал себя в одиночестве – ни Хайнса, ни его чад, ни их инструментов.

Я вслепую вырвался через задний вход, откуда появился великан с язвами, и, вытянув руки перед собой, на ощупь поплёлся в огненную тьму. Тут я ощутил на себе, своём лице, удары чьих-то рук, мир покосился, я накренился вперёд и, кувыркаясь – зад выше головы, – упал в воду. Утратив опору под водой, я не понимал, где верх, а где низ, и снова почувствовал чьи-то руки.

Я нанёс удар их обладателю, но тот схватил лишь сильнее.

Его жестокие руки удерживали меня под водой, и я не мог различить его очертаний в темноте, через неверную, искажающую призму воды. Как во время Матушки Шотакуа.

Тогда я испытал старый гнев. Утрата матери, мощный жар немецких винтовок и британской артиллерии, вонь трупов, крови, кишок и дерьма в горячем воздухе, хлюпанье чужих внутренностей… Я нашёл туловище владельца рук и ударил его кулаками, стараясь причинить боль и подчиняясь паническому инстинкту самосохранения. Удар попал в цель, тяжесть чужого тела придавила меня сверху, и мои ступни почувствовали дно реки. Обтекая водой, я вынырнул на поверхность, но перед глазами уже стоял кровавый туман бешенства. Одной рукой я стал удерживать своего врага, а другой со всей силы его бить, снова и снова. Перед собой я видел лицо Амойры, стонущей в экстазе, пока я толкался в её лоно; лицо Хайнса с поющим ртом, точно полый колокол; лицо Кролика, вопящего, заслоняясь руками.

Я обмяк. Пальцы разжались и соскользнули.