Живой роскошный ад

– Шляпа у Стакера вся в крови, – продолжил Хайнс, выпуская дым. – Но песня не про шляпу, а про корону, – он вынул из кармана комбинезона камертон, подняв его в воздухе. – Случалось вам когда-нибудь сидеть очень тихо, мистер Паркер? Утром, когда солнце светит на постель, или поздно-поздно ночью, когда вы совсем одни?

– Конечно, – ответил я.

– Чувствовали такт мира в такие моменты?

– Не понимаю, о чём вы.

Хайнс ударил камертоном по ладони другой руки, и шатёр заполнили звонкие пульсирующие волны вибрирующей вилки. Постепенно звон смазался и затих, а Хэнк с Мартой принялись настраивать свои инструменты.

– Всё человеческое существование – вот эта вилка, – сказал Хайнс. – Дёргается, дрожит, трепыхается, – он сжал камертон рукой, и тот мигом замолк. – Услышав, эту песню не забудешь, – Хайнс сунул камертон обратно в карман, потом обернулся к дочери и прошептал:

– Сыграем «Подумай же о смерти», поняла? Слушай, чтоб не пропустить поворот – мы за него зацепимся, и… – он скорчил печальную гримасу и забренчал гипнотическую, цикличную мелодию, не похожую на музыку горных жителей, слышанную мной ранее. Больше всего она напоминала вальс на три четверти, но какой-то скользкий – я никак не мог сосчитать такты, чтобы проверить. Музыка горных жителей, как и народная музыка в целом, представляет собой упрощение более сложных мелодий и последовательностей аккордов: в основном она играется в мажоре – согласно моему опыту, в до мажоре. Однако аккорды Хайнса оставались в миноре – ля минор, потом до, потом какой-то странный крошечный аккорд, который я не мог определить: гитара – не моя специальность, а играл Хайнс смазанно и нечётко. Он с лёгкостью взлетал к мажорным аккордам и падал к минорным, грубовато арпеджируя печальную, призрачную мелодию. Вскоре вступила Марта, легко перебирая струны дульцимера; Хэнк держал скрипку наискось и брал интервалы в технике пиццикато: возможно, стоило бы исполнить его мягкую ритмичную мелодию на басовом инструменте.

Хайнс запел:

Подумай же о смерти —
Она уже близка,
Твоя душа, я знаю,
Тебе недорога:
Немалыми грехами
Её ты запятнал,
Кровавыми руками
Убийства совершал,
Грешил умом и сердцем,
Обманывал судьбу,
Теперь, солдат, подумай,
Что ты отдашь ему.