Живой роскошный ад

Теперь была моя очередь пожимать плечами – признания в наготе при белой женщине и намерений сексуального характера на её счёт было достаточно, чтобы на ферме Камминс он попал в беду, и его привязали к дереву. Но если это случится, то не из-за меня.

– Мы пошли на кладбище, и она повторяет последние строки про говорящую чёрную стену. Идёт к могиле, над которой здоровенная статуя – ангел с мечом, показывает длинным кривым пальцем на землю, за спиной крылья. Смотрю на надгробие, а там нет имени – надгробие есть, а имени нет! А женщина эта ложится на могилу, раздвигает ноги и раздвигает пальцами свою дырку – сама вся белая, а дырка посредине розовая, но она тут же краснеет, как кровь, а ртом самой женщины в то время говорит чёрная стена. Она говорит, чтобы я испил вина её тела, поглотил корку её сыра и поцеловал корку её хлеба. Представляете – раздвигает передо мной ноги, а сама говорит о еде. Даже если бы сотня белых мужиков с пушками сорок первого калибра сказали мне тогда залезть на эту белую леди, я бы отказался. Значит, я побежал, и бежал так быстро и долго, что сердце чуть не сдало – думал, оно щас выпрыгнет изо рта таким кровавым куском. А за мной эта леди смеялась, и пела, и говорила голосом стены, что когда-нибудь я к ней приду, стена откроется и проглотит меня. – Он замолчал, опустил дробовик и выглянул в тёмное поле.

– Выбегаю из леса, холодный, голодный и голый, как новорожденный. Батрак меня увидел, позвал других, и я уж думал, что меня повесят – как же, чёрный бегает со своим дружком напоказ – но не повесили. Я сказал, что работаю на Стивенсонов из Блайтвилла, рассказал всё про белую леди и могилу. Тогда все заткнулись, закутали меня в лошадиную попону, посадили в фургон и отправили к маме. А мама уже умерла, потому что меня не было два месяца, и она померла от горя, решив, что её сын погиб. Она так думала, и все так думали, а я был жив. Белая женщина отвела меня в лес на два месяца, а казалось, не больше дня.

– Господи Иисусе, – прошептал я.