Живой роскошный ад

– Надеюсь, оно того стоит, – с этими словами Хэтти входит в комнату. На ней по-прежнему спортивный костюм, хотя пота вроде бы нет. Из её рта пахнет едой, будто Хэтти была в ресторане с жаровней или открытым грилем. – А то я уже готова надеть пижаму и смотреть HBO. Ты же знаешь, что тут есть HBO?

Утвердительно промычав, Кромвель берет дневник и свой ноутбук:

– Ты должна это прочесть. Тут немало, но это важно.

Взглянув на дневник, а потом снова на Кромвеля, Хэтти вздыхает:

– Можно, я возьму его в свой номер?

– Да, но перед сном верни, пожалуйста. Я хочу посмотреть, можно ли найти что-нибудь ещё.

– Твою маму, – говорит Хэтти и садится за стол, явно передумав уходить. Кромвель по-прежнему стоит, не зная, что теперь делать: смотреть на неё, пока она читает, как-то странно. Он садится на постель, но чувствует себя так же неловко. Тогда Кромвель вытягивает ноги, откидывается на подушки и смотрит в телефон.

– Кромвель, – говорит Хэтти. Кажется, прошло не больше секунды, но уже стемнело, хотя только что стоял ранний вечер. Что-то изменилось – теперь на ногах Кромвеля нет обуви, он её стряхнул. – Ты храпишь.

Он меняет позу, лёжа на постели, и позволяет себе (по крайней мере, Кромвелю это кажется подарком себе) снова задремать.

– Вот же мудак, – говорит Хэтти какое-то время спустя.

– Кто?

– Харлан Паркер, кто же ещё. Такая сволочь.

Кромвель с трудом садится на постели. В уголках глаз образовалась корка, и ему кажется, что, пока Хэтти читала, а он спал, из его рта текла слюна. Извинившись, Паркер выходит в ванную, обдаёт лицо водой и возвращается.

Хэтти качает головой с недовольным лицом.

– Да, его дневник бессвязен, – говорит ей Кромвель, – но это же личные записи. В будущем, наверно, прочитаю его как следует параллельно со всем остальным, что Паркер писал в тот период, и с документами, поданными в то же время Спиваку.

– Я не про это, – Кромвель замечает, что она сделала в дневнике множество закладок из листовок отеля. – Я про вот эту фигню, – она находит нужную страницу: – «Меня обдало волной стыда и гнева. Это мои братья, мои братья. Мы все едины. В тот миг я испытал величайшее отчаяние».

– И что с этим не так? – Кромвель потирает глаза. Он очень устал и не понимает, почему Хэтти так волнует это, а не события на ярмарке у Обиона, прокажённый и исчезновение Кролика.

– То, что это полнейшая чушь. Показная прогрессивность беленьких, какой она была в тридцать восьмом. «Смотрите все, как я люблю чёрных братьев и борюсь за их права».

– Но он действительно значительную часть жизни провёл, изучая джаз и путешествуя из Нового Орлеана в Вест-Индию и Африку и обратно в поисках его корней, – говорит Кромвель. – Исследовать джаз – значит исследовать афроамериканцев. Времена были другими. То, что он говорит, было…

– Вот только не надо всего этого «времена были другие» и «такая была культура». Это полный бред, а он – просто самовлюблённый белый, – Хэтти закрывает дневник. – А знаешь, что хуже всего, Кром? То, что он сраный трус.

– Почему?

– Он якобы не хочет писать слово. То самое. «Ниггер». И всё время заявляет, что никогда-никогда больше не будет его писать, но потом… – Хэтти издаёт короткий смешок, исполненный отвращения, – а потом наш нежный мистер пишет «н» и ряд звёздочек на месте слова. В собственном, блин, личном дневнике, Кром! Он врёт даже себе.

Обдумав, что она сказала, Кромвель добавляет:

– Мне кажется, дело ещё хуже.

– Да, – Хэтти пожимает плечами, – ты считаешь, он убил Кролика. Ну… его мозг, очевидно, гниёт от сифилиса на поздней стадии, и, может, этот жуткий мужик с язвами – просто галлюцинация. Олицетворение болезни. Будто он глубоко внутри знает, что заражён, но не может взглянуть в глаза фактам. Для чела, который воевал и убивал на фронте людей, он жутко стесняется честно анализировать себя.

– Я не стал бы ставить диагнозы с дивана, Хэтти.

– Вообще-то я не поленилась и погуглила симптомы – они полностью соответствуют тому, что он описывает.

Открыв ноутбук, Кромвель гуглит «сифилис» и читает статью в Википедии – такую же неясную, как и всё остальное о Харлане Паркере. Найдя статью за 1938 год о трупе в реке Обион, Кромвель просит Хэтти прочитать и ждёт.

– Да, у него явно крыша не на месте, – присвистывает та. – Но доказать это всё можно только с помощью огромного детективного расследования и глубокого погружения в архивы – и то не факт.

– Верно, но у меня сейчас достаточно свободного времени, и делать всё равно нечего.

Хэтти открывает рот и тут же закрывает – в комнате снова она. Мэйзи. Прошлое иногда преследует вас безо всяких призрачных видений.

– Знаешь, Кром, когда ты позвонил, я уж подумала, ты хочешь меня уложить в постель.

Тут он понимает, что Хэтти знает про Вивьен:

– Когда ты узнала?

– Уже давно. Не представляю, как ты…

– Да, не представляешь. Наверно, поэтому история Паркера так меня задевает. Из-за вины. А остальные на работе? – Кромвель представляет, что говорят его коллеги между собой.

– Не думаю. Это же Вашингтон. Если бы кто-то из младших архивариусов знал, они немедленно сообщили бы начальству – желающих получить твоё место немало.