— Да. Например, хороший отладчик какой-нибудь аналоговой передающей/принимающей аппаратуры. Изобретает. Борется с помехами… фильтрует сигнал… И тут приходит Цыфра.
— Ну, аналоговая аппаратура, говорят, жива. А тут всё осталось только в пафосе пьес Шатрова.
— Умопомрачительные пьесы Шатрова мы читали, а потом смотрели — и всё для того, чтобы выглядеть потом по-аристотелевски печально. Правда, потом у драматурга Шатрова мы с товарищами украли порнографическую кассету. Но это уже совсем другая история.
— Смешное было время, да. Мы тогда купили телевизор и смотрели программу «Взгляд». Страшно подумать.
— И прозектор перестройки.
— И чего-чего только не было! Например, Невзорова в Питере показывали, а за ним мелькали секунды. Это был фокус.
— Там ещё была программа «Пятое колесо». Много загадочных вещей было — эти веши сейчас что-то вроде довоенных советских танков — с пятью башнями, чудных и по-настоящему беззащитных.
История про разговоры СDLXXIV
— Не верю я в опечатки, не верю совсем. Всё вы написали правильно. И в этом есть особый смысл. Я буду над ним думать.
— На одном из фантастических Конвентов Ладыженский рассказывал отличную байку. Открывает, мол, некую книжку (какое-то славянское фэнтези, не к ночи будет помянуто) и сразу натыкается на гениальную опечатку: «Во дворе у боярина был найден тайный подземный хер».
— Не в курсе, я по этой части не большой спец. Вот в последнем Пинчоне, Мейсон и Диксон, был дивный эпизод. Рубят они, значит, свою просеку рубят и натыкаются в лесу на избушку, а там живет оборотень, который бобром перекидывается. И как раз должно быть полнолуние. И решают устроить соцсоревнование, кто больше деревьев завалит — этот вербобр или большой скандинавский лесоруб со своим верным топором (на самом деле не скандинавский, там все конспирологичней, но не суть). И вот, значит, вгрызлись/врубились они, щепки летят вовсю, а тут бац — лунное затмение. И бобр обратно перекидывается.
— Не «Гель», а «Клон». И не рассказ, а вышеупомянутая большая повесть, почти роман. Кейт Вильгельм плюс не помню кто. В «Искателе» было в конце семидесятых, что ли.
— Повесть с эпиграфом про страну Дельфинию? Типа из Новеллы Матвеевой? Как же, как же.
История про разговоры СDLXXV
— Я же, вообще, как увижу всякое безумие и алогичность, так бегу от того места сломя голову — потому как считаю, что безумие передаётся как грипп — воздушно-капельным путём.
— Кстати, я тоже такая. Нам с Вами трудно жить.
— Вот что скажу. Женщины — такое странное дело. Мне вот нужно всё — да только быть хорошим любовником — как раз не просто тыкать хреном. Это смесь ёбаря, психотерапевта и баюна-рассказчика. Да кто это теперь ценит?
— Не знаю. Не знаю, кто ценит. Я в целом фигура разновсяческой фригидности. Не пригодная ни для тыканья, ни для психотерапии. Разве что рассказы люблю.
— В большом городе, где я живу, проще купить электрический хуй и подписаться на порнуху. $25 + оплата трафика.
— А в маленьком городе? То же самое, минус электрический хуй и порнуху.
— Нет, у него тоже тыкают. Один раз втроем. А ещё раз в группе. За все тексты не ручаюсь, но два эпизода точно есть. Прямо так и тыкают.
— Да? Я вовремя, значит, бросил.
— Не знаю. Мне казалось, что я лямуратруаный эпизод странице на пятой обнаружил. Не помню, правда.
— Я, видимо, другой опус читал. Там космонавт въебался на своей упавшей ракете в «Икарус» с помидорами.
— О, бля! Здорово. Только хороший роман так может начинаться — если в «Икарусе» помидоры везут, это здорово. Действительно, хорошее начало.
— Дело в будущем происходит. В будущем, может, помидоры «Икарусами» возить будут, не знаю.
— Может, там в будущем помидоры такие… Три штуки всего в «Икарус» входит. И к тому же, мыслящие. На грузовиках брезгуют. А космонавту дадут пятнашку. За непредумышленное.
Нет, мне этот роман всё больше и больше нравится. Я сегодня к вечеру про него расспрошу.
— Я попробовал поискать, но я напрочь забыл название. Хотя читал где-то в сети.
— А космонавту чуть орден, по-моему, не дали. За пиздатое приземление. Его самый главный космонавт по плечу похлопал. Будете искать — спрашивайте про муйню, где люди все время совершают «джамп» — это они так по космосу передвигаются. Это все, кроме Икаруса, что я помню.
История про разговоры СDLXXVII
— Видите ли, европейские сказки — это настоящие сказки. А наши сказки и не сказки вовсе. Наши сказки — это жизнь. В них чёрная вода лесного озера, и кипящая поверхность молодильного котла с варёным царским крупом, в них горький военный вкус каши из топора, и сиротский плач медвежьей родни. В них гусеничный лязг самоходной печи и щучий присвист несбывшихся желаний. Вот что такое наши сказки, которые просто чуть окрашенная билибинской киноварью правда.