— Этим балуется нынче "Русское радио": начитывают по строфе из песен. Как-то в магазине слышал негритянскую песню "Шоколадный заяц", начитываемую сочным баритоном. Чуть не выронил корзину с пивом из рук. Нервы дрогнули.
— Да, шоколадный заяц, начитываемый с выражением диктора, комментирующего парад на Красной площади — дивное удовольствие.
— И "Москву" Газманова. В этом "шедевре" меня особенно прибила рифма "площадей — солдат". Это, впрочем, бросается в глаза в уши прямо при исполнении, то есть, в текст вчитываться не надо.
История про разговоры XDI
— Господи, сколько всё-таки хуйни в мире есть. Просто удивительно. Думаешь про себя как-нибудь с гордостью — я, дескать, могу представить себе размеры мировой хуйни. А нет, мировая хуйня всунет рыла в окна, и понимаешь — не знал ты её истинных размеров и прочей повсеместности. Сколько ж ебической силы в человеке! Просто диву даёшься. Мне скажут, что это и вселяет некоторую радость в душу. Потому что мир ведь чудовищно непредсказуем, даже в ужасных своих проявлениях. Мы по разные стороны этого гранёного стакана. По мне, так он недостаточно полон. Потому что мне всё время говорят: Владимир, погляди, как неисчерпаема мировая хуйня! Я начинаю материалистически спорить, что нет, исчерпаема, и мы увидим небо в алмазах, и нам привезут из города анчоусов, или мы сами туда поедем — в Москву, в Москву…
Но каждый раз окружающие оказываются правы — хуйня неисчерпаема, анчоусов нет, а стакан кто-то уже наполовину выпил.
— А зачем же для этого спорить. Бухнул — и всё.
— Да и я бы выпил. Но франзузы скудны и жидконоги. Я вообще думаю, что вся эстетика абсента оттого, что они не пили из ляминевых кружек спирт в кругу боевых товарищей. Так что на Аполинария Костровицкого я бы не стал равняться.
— Но, Владимир, это и вселяет некоторую радость в душу. Потому что мир ведь чудовищно непредсказуем, даже в ужасных своих проявлениях.
— А что за роман с ключом? Ливри полюбил ключ? Ливри имел ключ?
— Фиг его знает. Я не читал этого Ливри.
— И у Лейбова есть ключ? Да что я спрашиваю, кто бы сомневался.
— Он басовый.
— С тележкой.
История про разговоры XDII
— Это уж позвольте вам не позволить. В мои времена в Малаховке (Не скажу ничего за Люберцы) на рынке торговали люди исключительно с высшим образованием. Каждый нормальный человек, прежде, чем купить в Малаховке поросёнка, спрашивал чайную бабу, знет ли она, кто такой Хайдеггер. Или, на худой конец, может ли выговорить слово "экзистенциализм". А уж про гуталин и говорить не приходится.
— Вы ещё скажите, что торговать пастой со звонким живописным названием "Гойя" может каждый босяк, не знающий дифференциального счисления?!
— Это-то мы всё помним, да. Ещё бы нам не помнить. Только мы ещё помним двух доцентов — одного из Бакинского университета, а другого — из Ереванского. Из Ереванского был, соответственно, перс, а из Бакинского — армянин. И ничего — гармонично вписывались в панораму рынка в Наро-Фоминске.
За соседними местами, да.
История про разговоры XDIII
— Культуры бояться — во ржи не блудить.
— Там ходят ловцы человеков. И тем, у кого есть хуй дают пизды.
— Не надо уходить так далеко в поля.
— Дело в том, что ловцы человеков как раз ищут неподалёко от жилья.
— Ладно, придется обойтись без культуры. Ну, не сразу, чего людей вводить в грех публичной офертой.
История про разговоры XDIV
— Ну здравствуй-новый-год… Формулировка, конечно, может быть неважной — в устном разговоре между людьми, которые друг друга сто лет знают. Но в письменной речи от формулировки слишком многое зависит. после твоей редактуры она стала приемлемой. До нее — была как минимум странной.
— Ты не придирайся к человеку. Лучше скажи, ты-то как попал в этот рассадник флейма? Ну тебе-то Савва, зачем это, тебе-то зачем? (с)
— Автор показался симпатичным человеком, вот и пришел. Но я понятно, везде флейм найду. Но ты? Ты, благородный человек и архитектор душ человеческих, что здесь делаешь?
— А! Вот теперь я сейчас расскажу. Это ведь был провокационный вопрос — и задан был только для того, чтобы поломаться. Дело в том, что я сегодня вышел из дома по всяким рабочим делам, а потом заглянул в «НМ». Там были тётьки всякие (я делал себе профилактику от гриппа, и оттого мне все окружающие казались прекрасными, даже Вознесенский).