— Не универсальная, разумеется. Я вне круга. Но беда не в этом. Беда в том, что я не хочу в нем быть, хотя — по идее, по своему роду занятий — я в нем быть должен. Это большая проблема, на самом деле, потому что я был в Липках, на очередном форуме "молодых писателей". Мне кажется, сама идея форума и все, что около — глубоко порочная и дурная вещь.
Те, кто постарше, — ладно. Они просто бухали. А остальным пытались объяснить, что вот-вот и они попадут в Большую Литературу… "Неси меня, олень, В свою страну оленью".
— Не думаю, что это плохо. Не хуже нормального выезда в пансионат, где все сразу же выбирают себе пару, и закусив шампур зубами, волокут наёденное в койку. Очень здоровое место.
И лес там очень красивый — я когда ездил в Липки, долго по нему гулял. Один мой знакомый себе там любимую нашёл. Хорошо.
— Это не хорошо и не плохо. Это "так есть". Блин, как бы Вам объяснить… Существуют "профессиональные литераторы". Не типа Акунина, а типа Солнцева и Гуцко. И вроде как, если ты пишешь, ты должен вливаться в их дружные ряды, писать много романов etc. Т. е. играть по правилам Большой Литературы. Но Большой Литературы — не существует. Равно как и не существует Филологии, но есть филологи.
Бредовая ситуация на самом деле.
Условно говоря, я много что читал "из нового", но так и не понял, где "откровение и выход", где "новое слово" — прекрасный Крусанов куда-то катится непонятно куда… Иных уж нет. Но при этом все делают вид, что "процесс идет". А он не идет — ни в литературе, ни в филологии.
— Вы думаете, есть Большая Литература? И надо ли играть по правилам, которые тебе навязывают, чтобы в нее вливаться? Да бросьте.
— Понимаете Большая Литература — это вроде Самой Сильной Армии в Мире. На деле иногда вьетнамская армия даёт прикурить США, очевидные сражения не выигрываются, Наполеон уничтожает цвет нации в бессмысленных кампаниях….
Просто надо определиться — что хочется: воевать в партизанском отряде, быть верным солдатом империи или яйцеголовым ядерщиком в погонах. Ну и не путать вполне достойный мотив карьеры с желанием проткнуть кого-то штыком самолично.
— А вот если не хочется ни того, ни другого. Ни верным солдатом, ни ядерщиком. Ни воевать, ни карьеры делать. А уже к столу просят. Так и ладно.
— Если к столу просят, то перекреститься, выпить водки, съесть груздей мочёных. И пойти по своим делам.
— А тебе потом скажут, что ты — не Поэт, что ты ленив и гордыня и все такое прочее, потому что надо было влиться, надо было сделать, как надо, а не как хочется… что поезд ушел и тот, и тот, а ты стоишь на перроне, как Михаил Михайлович Пришвин с грибами.
— Это великое счастье — стоять на перроне с лукошком, когда ты Пришвин. И помнить всё — как сначала из твоей гимназии ушёл Бунин, а потом тебя выгнал из неё Розанов, как ты видел радения Мережковских, как ты пережил крушения миров и избавился от сварливой жены, как обрёл любовь, дом в лесу, и вот набрал волнушек.
— Когда я буду набирать волнушки (хотя я люблю рыжики), вспомню, что вот… сам Владимир Березин учил меня уму-разуму
— Во-первых, волнушки сложный в готовке гриб. Сложнее рыжиков.
— А я вот не люблю волнушки почему-то. Не ложатся на сердце.
— А Елагина… Сказали, тоже мне.
— Кто такая Елагина? Просветите. Я в далеко живу. Не знаю ничего.
— Вы будто человек, что зашёл в зоомагазин и принялся рассматривать аквариумы. В одном плавают гуппи, в другом — телескопы… А в третьем лежит средних размеров кит.
И вот человек с некоторым недоумением говорит: «Эге! Кит как-то побольше будет»… Просто надо всмотреться в аквариум, то есть, в текст — и сразу всё видно будет.
История про разговоры DXXX
— Берегитесь! Половину рынков в России контролируют бальмонтцы. Зарежут арбузным ножом.
— А по Москве тем временем шныряют сологубцы. Они контролируют вещевые рынки. Бр-р.
— Куда страшнее тихушные поездные бригакды платоновцев — что мгновенно захватывая поезда превращают всех пассажиров в тени на стене привокзальных пещер.
— Кстати — там, где у меня про Радищева пост- не умею ставить ссылки на коммент — человек за писателя заступается. Первый раз на моей памяти… Искренне. А Вы — бригады платоновцев. Мне уже стыдно стало, что я так вот всех принижаю…
— Я прочитал. К чувствам этого человека я отношусь без понимания, но с уважением. Ибо он придумал себе Радищева с гражданским подвигом. Но с той же степенью аргументации можно было придумать себе Радищева как Политковскую или Черкизова прошлых времён. Или русского да Винчи Болотова. Или просто городского сумасшедшего, а то и нового де Сада, как колобок катающегося между столицами.
Причём ваш собеседник знает историю не вполне, и оттого, горячась, говорит ужасные глупости.
— Каждому — по Радищеву. И никаких споров тогда.
История про разговоры DXXXII