— Передай ему привет. Хоть он и пед, но все равно судьба его незавидна. Благородство всегда ведет к чему-то подобному, уж сколько раз твердили миру…
— О! Да ты пошутил? Вот до чего может дойти человек в безумном желании получить барана.
С пониманием.
— Какой же я тебе человек? С праздничком.
— Эге! Ты и впрямь решил заработать на барана. Неужто ты и впрямь думаешь, что два фаллоимитатора, привязанные к голове, делают тебя инопланетянином?
— Ну, знаешь ли, тот, что спрятан у тебя в плавках, тоже не делает тебя человеком.
Суть не в головах и имитаторах. Суть в голосах из электророзеток. Одни их слушают, а другие — нет…
— Фаллоимитатор в плавках? Экая глупость! Я ношу хуй, а не фалоимитатор, а плавок и трусов не ношу вовсе. А голоса… Что ж такого? Или ты думаешь, что я радиоточку уничтожил, а телевизор в водопровод втыкаю?
— Насчет плавок — мой пролет, и правда: в досье о тебе есть специальная строчка… Нет, ты имеешь в виду транслейтеры. Как раз их слушать не нужно, слушать нужно голоса без перевода. Даже утюги АНБ таким образом проектирует, что они тоже немного перевирают. Просто: прислушайся к электророзетке… Только не ходи на свет! Ещё не время.
— Да чего мне на свет ходить, да ещё когда ты мне об этом говоришь? Ведь ты там везде намусорил, раскидал пустые банки из-под пива "Клинское", в углу накакал и спьяну подавил солёные огурцы с патиссонами. Нечего мне там делать, после того, как ты там побывал.
— Я не враг себе, спорить в таком вопросе. Хоть ты и несправедлив: я пью "Золотую почку". Кстати: как ты относишься к шпинату?
— То, то ты вечно в рот тянешь всякую гадость, я знаю. А к шпинату я отношусь хорошо. Прямо как Папай.
— Извини, при случае собираюсь изгадить и шпинат своим прикосновением. Только как понятие, само собой.
Нет, не всякую гадость. Ты вообще обо мне очень несведущ, прямо как о тайнописи на стенах.
— Ну, несведущ. И что? Прямо скажем, не рвусь. Да и зачем? Я знаю о тебе главное — пьёшь много дешёвого пива. Норовишь всё изгадить прикосновением. Бьёшь тарелки. Да и хватит. Чего мне более?
— Легко загадки загадывать — чего тебе более? Я не знаю. Не собираешься же ты на мой салат покушаться, в самом-то деле? Так круто даже я не фантазирую. Тем не менее, пойду-ка налью в себя дешевого пива. Сделаю ваш мир немного чище.
История про разговоры DLXII
— Когда выкидываешь нектариновую косточку в распахнутое окно, труднее всего удержаться и не подойти к этому самому окну, не высунуться посмотреть. А вдруг вычислят, что это за старая тетка в окно косточками кидается, словно пионэрка какая.
— Да, я бы, если видел, что в меня какая-нибудь женщина косточкой кидается, то побежал бы по лестнице, вломился в квартиру и изнасиловал. По-моему, это справедливо.
— Пожалуй, это я правильно делаю, что прячусь… Иногда…
— Храни тебя, Господь, добрая женщина.
История про разговоры DLXXIII
— Как же, как же, никто вас не видит. Мне прекрасно видно, как вы тут секретничаете.
— Вы помните историю о Подглядывающем Томе?
— И кто из вас Годива прекрасная и обнаженная?
— Да уж не я. Я — толстяк, благоговейно закрывший глаза (и при этом, для верности, спустившийся в погреб за вином).
— Peeping Tom свалил за вином, г-н Березин.
— Нет — Том это вы. Вы ж подглядываете — eeping Tom стоит за окном. Это толстяк свалил за вином, леди трясётся в дамском седле и уж минус восемь у того, кто в окне.
История про разговоры DLXXIII
— А вот нечего было Толстого хаять. Все эти события — вам господне наказание. Да-с.
— А остальным жителям страны за что? Кстати, вы, что, любите Толстого?
— Да. Даже "Азбуку" люблю, это гениальная предтеча Гайдара и Хармса.
Я ещё в Ясную Поляну езжу. Там молодым писателям дают покосить травы перед электричками. А мне, по старшинству, положено уже косить перед курьерским поездом.
— Простите, но это же страшная пошлость — вот этот вот организованный покос для молодых писателей…
— Пошлость? Выйти босиком, в посконной рубахе (они выдаются, в-общем-то, но я езжу со своей), в поле — утро, роса…
И ты чувствуешь запахи природы, ферма рядом, мычит зазевавшаяся бурёнка… Мимо проносится поезд — детские носы расплющены об окна. Эти дети теперь никогда не забудут красоты писательского труда.
Где вы увидели пошлость?
— Пошлость — это любая черезмерность. Так мне кажется. И потому выйти утром в деревне покосить траву, буде на то желание, это действительно дикое удовольствие, не спорю, сама люблю.
Но делать это специально, в специальном месте, в толпе писателей, в выданной кем-то специально для этой клоунады рубахе — это нереальная пошлость. неужели вы этого не чувствуете?