Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Про этот шибболет я и расскажу — у моего друга, писателя Колоса, есть чудесный рассказ про город Душанбе. Это рассказ про москвича, что приезжает в Душанбе и понимает, что это тот город, в котором он должен жить. Москвич бросает квартиру и работу (это правильный иерархический порядок), переселяется, начинает работать в какой-то пирожковой, женится, но город не признаёт его своим.

Он дружит с множеством людей, блестяще знает язык, но всё равно, он — чужой. И вот, когда начинаются беспорядки, его ночью (действие рассказа происходит на протяжении одного дня, то и дело проваливаясь в прошлое), так вот, его ночью останавливают какие-то люди и говорят:

— Скажи "Овечка, овечка…" — а это такая песенка, аналогичная русской песенке про ёлочку и зайку серенького.

И по странному наитию, этот бывший москвич произносит "овэчка, овэчка, гдэ твоя уздэчка…" точно таким же образом, каким его жена, бывшая родом с окраины, пела над колыбельной сына.

— Ага, — говорят вопрошающие, — так ты — кулябец!

И режут его. И вот, бывший москвич, с ножом в печени, вытягиваясь перед смертью, понимает, что его признали за своего. Он заплатил свою цену, и вот — он свой.

Оттого, истории про милиционеров, что интересуются школьными начатками математики, меня не радуют. Меня они пугают.

08 ноября 2002

История про сон с элементами модерна

…А приснился мне сон в декорациях модерна, но сначала жизнь в нём шла среди каких-то многочисленных городских развалин. Это не то Питер, не то Москва — не то и вовсе среднеевропейский город. Ведь только в больших городах есть дома, похожие на настояще трущобы. Потому что настоящее трущобное здание может получиться только из приличного дома. И вот я попадаю в один из них, кажется, на какой-то семейный праздник — система коридорная, я перепутал этаж, а там какой-то восточный безголосый мальчик мнёт тряпочку в пустом пространстве, на кухне булькает эмалированное ведро и хрюкает общественный канализационный прибор в отгородке. Ба, да это не сон, это просто отчёт о событиях одного дождливого дня, но вот я уже живу в таком доме, стропила его непрямы, а крыша съезжает во двор. Ширина его фасада — ровно одно окно, он убог, как убог во рту сгнивший зуб.

Жизнь в нём тосклива, как русская эстрада. Капают дождевые и талые воды в тазы и вот я ухожу гулять с приятелем, и среди улиц он приводит меня в дом, облитый стеклом, будто оранжерея. Окна вставлены в изящные рамы, обливные побеги модерна струятся по ним, здание вычурно, будто взята столетняя сахарница, стекло в серебре, и, увеличенная, поставлена среди печального промышленного бетона. Мы заходим в помещение, освещённое газовыми рожками и видим, что оно полно мужчин и женщин. Сюртуки и долгие платья в пол, шляпки, атмосфера курзала, лёгкий шёпот, бормотание… Приятель мой исчезает, и тут я догадываюсь, что это здание — сумасшедший дом особой конструкции. Мышеловка захлопнулась, снег выпал, с ним была плутовка такова. Я понимаю, что что-то чёрное накрыло мою жизнь плащём и вот сейчас, вот-вот, посадят на цепь дурака, и сквозь решётку как зверька кормить меня придут.

Но, пробираясь по внутренностям этого Стеклянного Дворца, протискиваясь между платьев с запахом похоронного бюро, я вдруг вижу Маленькую Железную Дверцу в Стене, кто-то машет из неё призывно, шелестит тихо, но настойчиво — братан, давай сюда, сюда, братан… Я вылезаю на пустырь из стеклянной смирительной колбы, но, путешествуя по выстуженным улицам, на которые только что действительно выпал первый настоящий снег, первый горизонтальный снег этого года, я продолжаю думать о загадке этого здания. На следующий вечер я снова пробираюсь туда, но не успеваю сделать и двух шагов по зале, как меня хватают несколько человек и заламывают руки. Кто-то начальствующий вырастает передо мной, и рядом со мной стоит мой приятель.

— Мы давно тебя выслеживали, — говорят они. И знали, что ты вернёшься. Этого нам и было нужно — потому как, человек, которого привели сюда обманом или силой, может выбраться из нашего сумасшедшего дома,

08 ноября 2002

История про Центральную Америку

Приснилось мне, что я приехал в Никарагуа. Судя по всему тому, что творится во сне, я живу в Манагуа. Разбитые колониальные дома тонут в зелени, лианы лезут из щелей комнаты, на шкафу — игуана, за стойкой внизу сидит попугай размером с бармена…

При том я уже сомневаюсь, не был ли я здесь раньше. И женщина, которая живёт со мной, говорит, что да, конечно, ты помнишь, ты же ездил сюда на экономический форум по развитию, ещё при прошлом Президенте, а её платье примято и ползёт вверх, жара и сквозняки, какая-то зелёная мохнатая ветка треплется у окна, и не поймёшь — всунулась она с улицы или проросла из кровати. В городе был какой-то заброшенный стадион, вдоль мраморной стены которого я бегал по утрам. Оборванные дети коричневого цвета тупо глазели на это времяпровождение. А, покинув улицы, я вёл какие-то загадочные полудипломатические переговоры.