А на улицах уже начали продавать каспийскую акацию, по-прежнему называя её мимозой, но всё же продавать по новой цене и рядом с ней — веление времени — независимая газета «Коммерсантъ». Вот ведь дела, что будет завтра, спрашивают нашего корреспондента жители Южной Осетии, я бы тоже спросил, да вот не спрошу, не уговаривайте, нет у меня сейчас никаких желаний, нет предчувствия любви, да и чувства голода тоже нет, есть лишь тягостная боль, которая угнездилась в низу живота — предчувствие ночной работы, когда уйдут эти двое, как гадко мне будет под утро с болью в спине и этой хронической желудочной недостаточностью — вот уже и ошибки стал делать, ошибки, опечатки, очепятки, а ведь специально готовился к ночному сидению, даже прихватил с собой приёмничек, чтобы ловить всю ночь легкую музыку, так восхитительно-расслабляюще действующую на серое вещество, а может — впиться в антигосударственный шум на волне 49 метров, где бывшие советские граждане улюлюкают поверх барьеров, суля мне кошмарную жизнь при новой диктатуре, приёмник этот не включён, и сейчас меня одолевает мысль — а не вернуться ли домой, где сидит тихо ненавидящий меня мой батюшка, или того пуще, поехать к бабушке, где ждут меня пельмени, повешенные за окно, и оттого, быть может, уже превратившиеся в гадкую кашу.
История про разные фразы
— Понимал бы чё, — говорила Юля Шварцер, шевеля толстым мясистым носом.
— Да, Вовка, «Беломор» — папиросы не для пиздежу, не для пиздежу, — говорил, выкидывая окурок в ведро, пьяный лысый Аврутов.
— Быстренько, скоренько, десять копеечек… — говорил второгодник Стрекопытов, протянув руку.
— С Вас штрафной, уважаемый! — говорил, отвешивая щелбан, учитель труда Борис Иванович.
— Волк меня ешь! — говорила, завернувшись в шаль, изящная Аня Широкова.
— Знаешь, Боба… — говорил Иванов и замолкал надолго…
— Ля-ля-ля! — говорила, когда была чем-то недовольна, девушка, которую мне пора бы забыть.
— Однако вас с Захаровым нужно слушать вместе, потому что ты Володя, говоришь красиво, а Захаров — правду, — говорил, в свою очередь, Олежек Лобанов, протирая пилоткой очки.
— Погубит вас любовь к дефинициям, милейший, — говорил, сидя на картофельном поле Игорек Хатунцев, по прозвищу «Слон».
Так они говорили, говорили и говорили, а между тем мне тогда исполнилось 23 года.
Несколько историй про Раевского, записанные много лет назад
Под вечер Раевский занемог. Он попытался заснуть, задрыгал ногами, вздохнул и всё-таки встал. Попробовал почитать, выпил чаю и умучил нескольких тараканов.
На следующую ночь он позвонил начальнику домой. Всё равно не спалось.
Так прошло несколько дней.
В пятницу он почувствовал облегчение. Из него вылезло длинное нескладное существо и, пройдясь по квартире, исчезло.
И тут Раевский понял, что любовь оставила его навсегда.
Раевский пришёл в гости. За столом сидели Каракин и Лопатников.
— А у нас марьяж, марьяжик, Андрей Владимирович, — сказал между тем Лопатников ехидно.
— Сука ты, — ответил Каракин просто. Затем он обернулся к Раевскому и спросил: Чего тебе?
— Я вам масло принёс, — неловко улыбаясь, сказал Раевский. — Соевое.
— Положи на стол в кухне и иди. — ответили ему.
Но в кухне Раевский увидел такое, что долго-долго бежал без оглядки по пустым улицам.
Раевский был знаком с красивой девушкой, сколь глупой, столь и фригидной. Встречаясь с ней, он изображал трагедию неразделённой любви, а девушка — кокетливо делала намеки. Раевский пугал её интеллектом. Так у них ничего и не вышло.
С тех пор остаётся непонятным — кто же кого надул?
Раевский был знаком с одной замечательной бабой, глупой и холодной. Всеми силами Раевский показывал, как он тащится на неё, а эта чувиха всеми силами показывала, что ему не даст, но беспрестанно звонила. Так они и не трахнулись.
С тех пор остаётся непонятным, кто же кого надул?
История про синтез биографических обстоятельств
Родился я между моментом вступления советских танков в Будапешт и их маршем по Праге. Во время моего длительного рождения отношения с одними странами налаживались, с другими же, напротив, становились всё хуже и хуже. Иначе говоря, я родился в год.
Половина моей родни была, разумеется, из дворян, окончивших Смольный институт и прочие Университеты, а потом окончившая дни в каторгах и ссылках. Другая же половина происходила из крестьян, выбравшихся в люди на стремительной волне коллективизации. Такое быстрое возвышение кончалось всё тем же, а именно — ссылками.