Живой Журнал. Публикации 2001-2006

Утопия суть антихристианская идея, как, впрочем, и большинство утопий претворявшихся в жизнь. В Утопии Мора христианства не знают. В Городе Солнца вместо религии царит астрологическая взвесь, в Новой Атлантиде, впрочем, героев, чтобы те имели возможность сойти на берег, заставляют поклясться муками Спасителя, что сами герои — не пираты, а так же что они не проливали крови сорок дней. Но это не христианство в обычном понимании.

Храм в Солнечном городе странно похож на Храмы в компьютерных играх-квестах — «На алтаре виден только один большой глобус с изображением всего неба и другой — с изображением Земли. Затем на своде главного купола нанесены все звёзды неба от первой до шестой величины, и под каждой из них указаны в трёх стихах её название и силы, которыми влияет она на земные явления. Имеются там и полюсы, и большие и малые круги, нанесённые в храме перпендикулярно горизонту, однако не полностью, так как внизу нет стены; но их можно дополнить по тем кругам, которые нанесены на глобусах алтаря. Пол храма блистает ценными камнями. Семь золотых лампад, именующихся по семи планетам, висят, горя неугасимым огнём».

Эта компьютерно-языческая эстетика свойственна и современным утопиям, в основе которых лежит переопределение религии. Без религии Утопии невозможны, но на основе существующих религий они невозможны безусловно.

Рабле, чьи книги имеют столь же длинные названия, как и творение Мора, придумал монастырь, Телемскую обитель. Телема, желание — греческое слово, уже не сконструированное, как утопия. Желание безгранично. Безволие и абсолютность желания безвременны.

20 февраля 2003

История про утопию у Рабле

История утопии у Рабле, как всегда, начинается с учреждения монастыря. С чего-то, похоже-го на монастырь, зарождались все социальные эксперименты. «И так как в монастырях всё бывает размеренно, рассчитано и распределено по часам, у нас особым указом будут запрещены все часы и циферблаты, и все дела будут отправляться согласно удобству и надобности, потому что самая великая потеря времени, которую я знаю, — говорил Гаргантюа, — это отсчитывание часов».

Впрочем, не только этим отличается Телемская обитель от монастыря. Она отличается от него всем. Её устав — типовой монастырский устав, переписанный с приставкой «не». Или же приставкой «анти», о которую всё время будет спотыкаться наше повествование. Итак, в регламенте утопии по Рабле значилась только одна статья «Делай, что хочешь». Однако беда всякой уто-пии в том, что она проговаривается: «Благодаря этой свободе установилось похвальное стремление делать всем сразу то, чего хотелось кому-нибудь одному». Или: «В первое время после основания монастыря дамы одевались по личному своему вкусу и желанию. Впоследствии они по собственному почину ввели следующую реформу: они носили алые или красные чулки…». Далее Рабле занудно перечисляет все детали одежды, плащи, камзолы, описывает специальных людей, которые следят, кто и как будет одет — даже нарушение формы (или бесформия, бесформности) прилежно счисляется.

Это путь к униформе

20 февраля 2003

История про Телемскую обитель

Житель Телемской обители не выбирает сам своего одеяния, а слушается приказа. И Старший Брат ласково шепчет ему что-то на ухо.

Но изобилие (ведь монахи пребывают в праздности) должно кем-то поддерживаться. И действительно: «Для того чтобы все эти наряды изготовлялись для них своевременно, около Телемского леса тянулось на добрую полумилю чистое и светлое здание, где проживали все ювелиры, гранильщики, швецы, золотошвеи, портные, ткачи обоев и ковров, бархатники. Каждый занимался своим делом и все работали на монахов и монахинь».

Нет, никто из конструкторов утопий не избавился от рабов — начиная с Платона, утопическое, или, если угодно, идеальное государство поддерживалось рабским или (позднее) наёмным трудом. Утопическое государство не может себя обеспечить. Горька судьба общества, претворяющего утопию в жизнь. Как и любое централизованное (а утопия всегда централизованна и недемократична) государство, утопия нежизнеспособна. Только современные фантасты, населив молочные берега кисельных рек киборгами, как-то управились с этой задачей.

А сейчас мы уже давно забыли вкус настоящей утопии. Потому что утопия в фантастике — это развёрнутая картина несуществующего мира, его дотошное социально-бытовое описание, а не рассказ, построенный на одном фантастическом допущении. Последние русские утопии — это Ефремов с «Туманностью Андромеды» и братья Стругацкие с «Полдень. XXII век». Их читать грустно. Общество там нарисовано невесёлое, и радостные маски надеты на людей как фуражки. При этом им вторят братья по тогдашнему социалистическому лагерю — кастрированная стерильная жизнь человечества, нарисованная Станиславом Лемом в его «Возвращении со звёзд» ничего, кроме ужаса не вызывает. Можно поверить, что такое будущее действительно разовьётся из того, что видели писатели за окном.

21 февраля 2003