И вот, как блин на сковородке, подпрыгивает эта история: "Как говорила Фаина Раневская о Джоконде, она уже сама может выбирать, кому нравиться, а кому не нравиться", " Раневская парировала: "… "Вспомнился ответ умной и ироничной Раневской на реплику молодого человека, разглядывавшего Джоконду"… "Вспоминается банальное: слова Раневской о том, что Джоконда сама выбирает, кому ей нравиться"."Однажды довольно известная актриса сказала, что ей совсем не нравится "Джоконда"…
А вот ещё утверждение: "Мировая культура достаточно устойчива, и переоценивать с эстетической точки зрения ее компоненты и фрагменты не имеет большого смысла""
— но это немного другая, хоть и интересная, история.Так вот, всё это форменное безобразие — даже если оставим народный вариант анекдота, в котором Раневская доёбывается к незнакомому человеку, которого подслушала (!). Это как-то недостойно. Да и авторство эой фразы как-то мне сомнительно. Да и то, что это просто зеркальный вариант фразы "Слушайте Марья Ивановна, свои "Валенки" и не выёбывайтесь".
Дело в другом — в самой позиции человека перед произведением искусства.
Вот я, каюсь, сам довольно часто пересказывал эту историю. А меж тем это довольно бессмысленный аргумент парируется другими фразами типа "десять тысяч леммингов (или мух) не могут ошибаться".
Более того, идея совершенно неверная.
А человек у картины больше похож на мальчика, что кричит о голом короле. А общество начинает на него шикать, подсказывая, что он должен чувствовать. Честный исследователь начинает прислушиваться к себе, а нормальный человек — к другим людям.
История про бедную Лизу (II)
Что интересно, так это какое-то молекулярное желание общества выстроить иерархию в каждой области. Именно поэтому мы имеем в лице (именно что в лице) Джоконды главную картину мира.
Вот хоть тресни, а она главная — дальше можно спорить об индивидуальных предпочтениях, о том, отчего так вышло — не спиздили б картину из Лувра, не придумай Леонардо своих деревянных уродцев…
В подолжение истории с Раневской есть и другая: оОчень часто пересказывают одно место из довлатовского "Заповедника":
"Ко мне застенчиво приблизился мужчина в тирольской шляпе:
— Извините, могу я задать вопрос?
— Слушаю вас.
— Это дали?
— То есть?
— Я спрашиваю, это дали? — тиролец увлек меня к распахнутому окну.
— В каком смысле?
— В прямом. Я хотел бы знать, это дали или не дали? Если не дали, так и скажите.
— Не понимаю.
Мужчина слегка покраснел и начал торопливо объяснять:
— У меня была открытка… Я — филокартист…
— Кто?
— Филокартист. Собираю открытки… Филос — любовь, картос…
— Ясно.
— У меня есть цветная открытка — "Псковские дали". И вот я оказался здесь. Мне хочется спросить — это дали?
— В общем-то, дали, — говорю.
— Типично псковские?
— Не без этого. Мужчина, сияя, отошел"…
Очень часто эту историю пересказывают в таком ключе: вот человек с мещанским сознанием не мог восхищаться природой, а ждал сигнала от начальства или кого-то ещё, и вот… И проч., и проч.
Меж тем, этот персонаж, по сути, обращается к эксперту, просит выполнить его работу, схожую с работой Вайля, или даже работой галериста Гельмана («Критики отслеживают тенденции, а не качество. Поэтому ориентироваться надо на экспертов. То есть галеристов»
). то есть, сертифицировать предмет [искусства].История про пятницу
Не заняться ли мне светской жизнью?
И, чтобы два раза не вставать, я напомню историю про акулу.
Steve Forrest/Impact-Visual; A.C. International Arts Services
То есть, не то, чтобы я напомню — её все знают. Это, собственно, история про вменённую ценность. Есть такая штука (именно штука, не скульптура, не инсталляция, а именно штука — поэтому в отличие от "Чёрного квадрата", или Campbell's суп — что бесспорно являются картинами), так вот это "Акула в формалине". На самом деле официальное название предмета авторства Дэмиена Херста — "Невозможность смерти в сознании живущего". Вполне себе четырехметровая тигровая акула, выловленная в Австралии и и заключённая в прямоугольную ёмкость с формалином.
В 1991 её продали за 50.000, а в 2005 уже за $8000000. Как раз сейчас её экспонируют в Метрополитен.
Мне кажется, что эта акула более удачный пример вменённой стоимости, чем Малевич, да.
История про акулу — ещё одна