Живой Журнал. Публикации 2012

Я когда его читал, а было это в ту пору, когда я был ещё молод и недостаточно циничен, то обнаруживал в себе какое-то возбуждение. Значит, это была книга, написанная собой, а не сотворенная из конъюнктурного желания. И при этом какая-то досада не отпускала меня.

Все военные эпопеи меряются "Войной и миром". "Война и мир" ужасно испортила русскую литературу некоторым стандартом — причём испортила не только писателей, но и читателей.

И вот Гроссман написал настоящую сагу, в которой всё есть — жизнь и смерть; бюрократы, что мучают людей в тылу и на фронте; евреи, которых убивают немцы, и евреи, которых травят советские бюрократы, русские люди, страдающие от неустроенности личных отношений, ну, и, наконец — географический простор.

И при этом я не знаю, что с этим делать в 2012 году.

Оттого я думаю странную думу о том, что есть стареющие произведения и произведения нестареющие. И это не зависть от той крови, которой писал его автор. Есть известная фраза Шкловского о том, что одни льют в текст кровь, другие — сперму, а третьи — мочу. Приёмка идёт всё равно по весу.

Так вот, Гроссман писал честно — лишнего не доливал. Но даже текст, писанный кровью имеет странную судьбу, что-то с его жизнью такое, что даже не в руках автора.

И, чтобы два раза не вставать, я вам покажу чудесную цитату из Василия Гроссмана, которая доказывает, что он — настоящий русский писатель, а не какое-нибудь хуйло: "Иногда выпьешь сто граммов, и мир дивно преображается — мир внутренний и мир вокруг, все звучит внятно, тайное становится явным, в каждом человеческом слове есть особый смысл и интерес, пресный день наполняется прелестью, она во всем, она волнует и радует. И самого себя чувствуешь, сознаешь как-то по-особому, по-странному. Такие счастливые сто граммов случаются обычно утром. А иногда пьешь, пьешь и становишься все угрюмей, словно наполняешься битым, колючим стеклом, тяжелеешь, какая-то ленивая дурость охватывает мозг и сердце, вяжет руки, ноги. И вот в таких случаях пьешь много, все хочешь прорваться в рай, выбраться из лап тоски, из жгучей обиды к самым близким людям, из беспричинной тревоги, из предчувствия беды… А уж когда человек понимает, что в рай ему не попасть, он снова пьет. Теперь уже для того, чтобы одуреть, заснуть, дойти до того состояния, которое дамы определяют словами: "Нажрался, как свинья".

Извините, если кого обидел.

11 октября 2012

История про то, что два раза не вставать (2012-10-12)

Я давно обнаружил, что бытовое сознание любит иметь дело с парными персонажами.

К примеру, я видел массу обсуждений, построенных на детском вопросе — кто участникам более люб — Толстой или Достоевский.

Такой парой в русской литературе прошлого века стали Бабель и Платонов.

Недавно я наблюдал разговор, в котором, в частности, говорили, что Бабель имморален, а вот Платонов — морален, и, дескать, в этом-то вся и штука.

Парадоксально в этом разговоре было то, что все (понемногу) оказывались правы.

Я это говорю как сторонний наблюдатель, как катерпиллер с трубкой, засевший в кустах, при этом понимающий, что Бабель сформировал меня как писателя, а Платонов — тот человек, после которого русская литература кончилась.

Итак, правда и то, что Бабель вне морали. Это настоящий художник, которого за рамки морали выводит не буржуазное по сути желание получить статус беженца или там какой грант, а влекомого своим предназначением. При этом он понимает, что за свои опыты он получит от мироздания пиздюлей по полной. При этом он бредёт навстречу гибели, но это его беспокоит мало. Но при этом этот путь оказывается чрезвычайно плодотворным.

Правда и в том, что Платонов выстроивший очень своеобразную систему морали, действительно образует пару к Бабелю.

Чтобы два раза не вставать, в этом разговоре люди повторяли очень важный постулат русской интеллигенции, всё время пытавшейся привнести критерий морали в искусство. Вот, говорили они, аморальный человек не может написать хороший текст — и тут же вспоминали не только советских чиновников-графоманов, но и стихи Сталина. Я стихи Сталина читал (разумеется, в русском переводе — вернее, в пересказе. Их давали на перевод нескольким поэтам, например, Тарковскому потому что хотели сделать подарок вождю в 1949 году, да издание не состоялось). Стихи неинтересные, что называется, гимназические — хотя понятно, что Тарковский из этого мог бы сделать удивительный текст (Как он сделал его из песни "Тост"). Но у нормального интеллигента есть порог сопротивления, и он проходил именно здесь — не может тиран написать хороших стихов, не может, а если и написал — то в топку их, ибо рушится картина мира.