Живу, пока люблю

— Так вот, после анализов стали его готовить к очередной операции. Поставили капельницу для переливания крови. В человека идёт кровь твоей группы. И вводят в капельницу какую-то белую жидкость. Когда эта жидкость реагирует со спиртом, она сразу даёт реакцию.

— И ты дал ему спирта? — спросила Варвара. Евгений кивнул.

— Он умер?

— У него нашли спирт в крови. Нас спросили. Мы и сказали, что мы ничего не знали, но что он попросил для храбрости. Но я-то знал, что спирт давать было нельзя! — тихо повторил Евгений.

— Да, романтическая жизнь. После твоих рассказов надо пить валокордин, — вздохнул Илька.

— Папа, а ты что делал в ЦИТО? — спрашивает Вадька.

И снова звучит:

— Где ты потерял пальцы?

Евгений встаёт и идёт к себе.

Он прижимает к себе забинтованными, не своими руками Елену. У него отнимают Елену, он кричит, он бьёт кого-то, не чувствуя рук. Его волокут куда-то, колют в зад, и он пропадает.

День за днём он оглушён и не помнит ничего.

Он осознаёт себя в ЦИТО.

Он ест. Он говорит о чём-то с людьми. У него есть даже эмоции.

Унижение, например.

Пальцы пришиты к животу. В туалет сходить невозможно. Молодые медсёстры ходят по больнице, не станешь же их просить! Да он бы удавился! Сними, мол, мне штаны, а потом надень. Так, он по три часа сидел в туалете, пытался за кран батарейный уцепиться, чтобы надеть штаны обратно. Иногда везло: врач заходил, помогал.

Или шкодливость, например.

Он играет в детские игры — с Мариусом. Он помогает дяде Васе добывать выпивку.

Но… его нет. Это кто-то в его оболочке валяет дурака.

Кто же он? Мальчишка, с которым все на «ты»? Старик, проживший жизнь?

Ночи в ЦИТО наполнены белым снегом. Не потолок, не стены, не кровать кругом, наметены сугробы. Ловушки из снега, в которые попал он. И хрипы, храпы, стоны и вопли больных — фон к его бессоннице, плоть его.

Эти ночи в ЦИТО, одна за другой, — в строю тех ледяных дней на Кольском, когда они с Еленой пытались остаться жить. И не сумели.

Вместо него осталось жить только его тело — шкодливое, мальчишеское, склонное к розыгрышам и жанровым сценкам. Это тело жило только днём. Ночью, оно, изуродованное и беспомощное, пласталось по снегу.

Илька с Вадькой раскладывают диван, стелют постель, они будут спать вместе в гостиной.

А он, как уже много дней, уткнулся носом в стену. Сколько лежит так? Час, два? Время остановилось. Мгновение остановилось.

2

Он когда-то любил снег. Спрессованный, под лыжнёй. Пушистый или колючий, опускавшийся посланцем вечного с неба. Слепящий солнцем в сугробе, куда они с Еленой плюхались отдохнуть от бега. Снег был символом чистоты и праздника. Они видели его не в будни, когда неслись по делам, а в субботы с воскресеньями.

Столько лет притворялся добрым попутчиком, мирным спасателем, а сам засасывал в свою массу и исподтишка умерщвлял плоть, миллиметр за миллиметром.

Больничная ночь в ЦИТО была оркестрована стонами и всхлипами, хрипами и храпами. Они остались с ним навсегда. Оркестровка его сегодняшних ночей.

И ночи ведут его по тому же кругу: они с Еленой засасываются снегом, как болотом.

Он пытается раскопать могилу на Востряковском кладбище, но снег никак не иссякает, так много спрессовано его на Елене, никогда не скинуть!

Отец разрывает круг, по которому ведёт снег Евгения. Отнимает лопату, обхватывает его, волочёт от могилы прочь и шепчет:

— Ты — мужик! Ты — мужик! Ты — мужик!

Каждую ночь круг этот разрывается отцовским шёпотом.

Но на следующую ночь Евгений снова идёт по кругу.

Вот что сделал Илька — вытянул из него гной — снег с воем ветра, хрипами и стонами, проявленными в больничной ночи.

— Нам надо поговорить.

Илька стоит над ним, в свете маленькой прикроватной лампочки — гигант.

— Ты давно разговаривал со своей женой? Ты давно спал со своей женой? Евгений садится.

— Что глаза вытаращил? Закрой их и шлёпай на её место. Это ты любишь нелюбящего, равнодушного эгоиста. Это ты заперт в клетке. И голод. Человеческий, духовный. Ведь любой, Жешка, самый здоровый свихнётся, любой сойдёт с ума. Не помню точно и не помню, у кого, вычитал: «Если теряю любовь женщины, должен обвинить только самого себя за неумение сохранить эту любовь». Да, ты не любил, понятно, но ты женился, и ты родил с этой женщиной детей. Она не виновата в гибели Элки, и не виновата в том, что ты, как дурак, женился на ней без любви. А раз женился, значит, взял на себя ответственность за неё, обязанность думать о том, что ей надо в жизни. Я бы… я бы… — Илька сел рядом с ним, склонился к коленям, — тоже свихнулся от твоего равнодушия.

«Ты не знаешь, — хотел возразить Евгений, — я пытался, я жил для неё — но не возразил. Илька прав, он со своего места решал то, что ей надо. И, поняв недавно, что виноват перед ней, снова не встал на её место — сегодняшнее.