Живун

Однако разойтись с тяжелым сердцем они не могли. Еще долго молча топтались на месте, пробуя лыжи на раскат, как перед разгоном.

— Опять порох-дробь кончаются, — угрюмо проговорил Эль.

Напоминанием о нуждах вотся-гортцев он хотел показать Гришу, что парма ему не безразлична и он не собирается покидать ее, как дезертир.

— Да, кончаются…

У Гриша зрело решение съездить в Мужи. Встретиться с Куш-Юром.

2

— Скоро поедем в Мужи, сынок, — обрадовал Ильку Гриш. — Малость потеплеет, выберем удачные денечки, тихие, с мягким снежком, и махнем. Нам много и не надо таких деньков — недельки хватит с избытком. Верно?

— Ага. Мне бы только бабушку повидать, да Февру, да Микула с Петруком и остальных. И на Карьке прокатиться.

— Прокатишься… Однако худо: не больно богатыми приедем-то. Пушнины маловато, печем стрелять. В капканы да черканы горностаи тоже редко попадают. И сулемы-яду лет для лисиц. Куропаток разве повезем сколько-нибудь. А маловато все же. Надобно еще кой-что сообразить…

Илька, довольный, что с ним советуется отец, слушал серьезно.

— А что сообразим? — уточнил он.

Гриш подмигнул сыну и заговорщицки приложил палец к губам. Но секрета из новой затеи он не делал. Велел женщинам жечь больше дров, не жалеть. Но до золы не сжигать, а выгребать уголья и складывать их на дворе.

— На кой ляд? — удивились женщины.

— Увезу в Мужи, загоню кому-нибудь, — серьезно ответил Гриш. — Думаете, не купят? Э-ге-ге, еще как! В Мужах бедно с дровами-то. И не березовые они там. А самовары у всех. Хоть кипятком, а полощут селяне свои кишки с утра до ночи. И кузнецы есть. Уголья обеими руками возьмут, мать родная!

Эль скептически отнесся к задумке Гриша.

— Много ли наживешь на пустяке?

— Какую-нибудь цену дадут. Или променяю на что, потребное нам. Все-таки нажиток промеж делом. Жаль, не додумались ранее. Не один воз могли запасти. Посреди дров живем, лесины сами в печь тянутся… Нехозяйственные мы, без ума-смекалки. Орехов и ягод — и тех не сумели понабрать в излишке. А запросто могли и смолокурню сообразить…

Тут Гриш осекся — для чего говорит… Да и не случись разлад — вчетвером как со всем справиться-то?..

Вспомнились насмешливые слова Петул-Вася про красный скит. Неужто прав, неужто не следовало отделяться? «Читальщик» — недовольно обругал он брата, не желая признавать его правоту.

3

Наступили подходящие деньки — тихие, безветренные.

Ранним утром Гриш запряг Карька в розвальни. На задке в два ряда уложил мешки с углем. Посередине, как в кошевке, поверх сена расстелили меховое одеяло. Усадили Ильку, одетого в теплые меховые чулки, пимы и малицу, и хорошо укутали.

Илька откинулся на мешки с углем и сказал с восторгом:

— Угли как хрустят!

Стоявший рядом Эль рассмеялся.

— От углей в пути труха останется. Не тот товар, якуня-макуня.

— Выдюжит, — сдержанно молвил Гриш. — Не по горам-ухабам ехать. Верно ведь, сынок? А ну, Карько! Пошли-поехали!..

И сани тронулись.

Лишь тот поймет переживания Ильки, обреченного только сидеть или ползать в тесной избе, кто, как он, истосковался в недвижимости, кто жаждет простора. Езда, езда! До чего ты мила и желанна…

Мамка обвязала Ильке рот и нос платком. Но ему это не мешает пить воздух — густой, холодный, как остуженное молоко. Пьешь — не напьешься!

Строго-настрого наказала мамка не распахивать одеяло, не вертеться. Но разве удержишься, когда такой простор неожиданно открылся, когда вокруг все так быстро меняется. Только что перед глазами был знакомый двор с вытоптанным снегом у крылечка, с побуревшими тропинками между приземистых, темных построек. Были избы с обледенелыми оконцами и пухлыми белыми крышами, из труб валил бурый дым. А вот уже ровная, отлогая, заснеженная поляна заливного луга. И веет от нее свежестью, холодом.

Где-то здесь Большая Обь. Где? Не видно. Не слышно. Накинул на нее дедушка-мороз ледяную малицу, и угомонилась она…

Сколько таинственного вокруг. Вот тальниковые кустарники. Они словно седые головы стариков-великанов. Великаны притаились у берега, что-то выслеживают, высматривают. Но Илька никого не боится!

А вот из-под снега проглядывают пучки порыжелой травы. Когда полозья задевают пучки, трава шуршит с тонким присвистом: «Тсс! Ти-ш-ше!» — будто о чем-то предупреждает.

А там что за ямочки на снегу? Ой, да это ж чьи-то следы!..

— Кто-то ходил тут, папа! — вскрикнул Илька.

— Заметил? — уточнил довольный отец. — Горностай наследил. За добычей, видать, поскакал. Ходит-бродит не пойманный пока… А ты не вертись, холоду напустишь под одеяло. Не студено?

— Не…

Карько бежал и бежал. Дороги не было: после Сандры и Куш-Юра никто больше тут не проезжал. Розвальни по самые борта утопали в снегу, а местами, когда наезжали на кочки, сильно крепились.

— Не вывалить бы тебя. — Гриш беспокойно оглянулся на сына. — Но на Оби будет тверже и без кочек. А там, дальше, поди, ездят вовсю.

Снег перестал. Развиднелось. Пахнуло речной свежестью, будто рядышком только что выловили рыбу и запах ее пропитал воздух. Илька это чувствовал даже через платок.