Живун

— Красота какая! — восхищалась Сандра. — При такой погоде и ехать весело.

Куш-Юр рассеянно кивнул.

— Может, поедешь со мной, в Кашвож? — неуверенно спросил он. — Там пушнину сдашь и получишь продукты. Зачем тащиться в Мужи?

— Ой, что ты! Я в церкви не бывала с весны! Мне в мужевскую мир-лавку велено, — и, испугавшись, что довод ее не очень веский, привела новый, более сильный: — И подумать могут всякое.

— Тогда провожу тебя, — решил он.

— Обратно в Мужи поедешь? — обрадовалась она.

Куш-Юр привязал Воронка с пустой нартой к розвальням, запрыгнул в них, примостился рядом с Сандрой. Она не отодвинулась, шевельнула вожжами. Тронулись в сторону Мужей.

Куш-Юр сидел притихший, покусывая сухую былинку.

— Ну, как живешь? — участливо спросил оп.

От его заботливого, нежного вопроса всколыхнулись недавние переживания, и Сандра остро почувствовала, как она несчастна. Качнувшись, она упала на плечо Куш-Юра и разрыдалась.

— Что с тобой, Сашенька? Обижают? Ну скажи, скажи, — прижал он ее к себе.

Она не отвечала и только всхлипывала, доверчиво прижимаясь к нему.

Куш-Юр поднял ее голову, дунул ей на мокрые ресницы.

Сандра открыла глаза, невесело улыбнулась, вытерла слезы.

— Славный ты… — вздохнула она. На повороте розвальни крепко тряхнуло, — Ох, совсем забыла, я ведь кучер, — пошутила Сандра и подобрала оброненные вожжи.

— Ну, какая ты… Ведь со мной твое счастье… — мягко, но уверенно произнес Куш-Юр.

Сандра молчала. Он обнял ее за плечи.

— Ох, грех, грех!.. — отстранилась женщина. — Господь накажет меня! Господь накажет! Накажет…

— Горе-гореванное! Сама мучаешься и меня извела, — сказал он с досадой.

— Не гневись, Роман. Слабая я. У бога силы попрошу… Кабы за грех не посчитал…

Куш-Юр спрыгнул вдруг с саней. Проваливаясь в снегу, попытался бежать рядом, но задохнулся, отстал.

Сандра, словно в каком-то забытьи, ехала и ехала вперед. И только версты через две оглянулась, встревожилась, остановила сани, побежала назад посмотреть, где Куш-Юр.

Он шел навстречу, тяжело дыша. Опа подбежала, виновато и сочувственно глянула ему в лицо.

— Хорошую прогулку ты мне устроила, — сдержанно сказал Куш-Юр. Он подошел к своей лошади, отвязал Воронка от розвальней, развернул сани в другую сторону.

— Ну, вот и свиделись, — горько улыбнулся Куш-Юр. — Прощай, Саша! Доброго тебе пути… — Он дернул вожжи, и Воронко рванул в галоп.

Глотая слезы и пошатываясь, Сандра подошла к розвальням, повалилась на сено, простонала:

— Ой, Роман, Роман, ой, горе мое!..

Глава семнадцатая РАЗЛАД

1

— Скоро ли повезет меня папа в гости к бабушке? — спрашивал Илька у матери. — И Февру повидать охота, и Микулку, и Петрука.

— Скоро, скоро, — обнадеживала мать. — На дворе-то, чуешь, какой холод? Меры не знает. Да и отцу сейчас недосуг. День-деньской в тайге. Самое время промышлять. С пустыми руками не резон ездить — пустой поедешь, пустой и вернешься.

И то была правда: как пошли морозы, так и не ослабевали. Дети носа не высовывали за порог. Все в избе да в избе, в тесноте и в духоте, в сумерках. Короткого дневного света не видели: окошки обледенели, и в самое светлое время суток в домах было темновато. Женщины волей-неволей выходили на мороз — коров подоить, дров наколоть, воды натаскать, занести ягод и рыбы из сарая. Мужчины — те исправно охотились от темна до темна, возвращались — носы и щеки белые, прихвачены морозом, усы и ресницы заиндевелые.

В такие холода без крайней нужды и в соседнюю избу не наведаешься. Но у вотся-гортцев охоту общаться отбили не одни морозы. Большой разлад случился в рождество.

Вотся-гортцы не унывали от всевозможных нехваток и праздновать собирались согласно и весело.

Мир-лавка приняла от Сандры пушнину по сходной цепе. Продуктов отпустила, правда, не полностью, должок за кооперативом остался, но это не тревожило пармщиков — не пропадет, да и сразу всего не съешь. А вот то, что вместо муки дали зерно, озадачило женщин: сроду не мололи.

Выручил Мишка. Он в прошлом ходил с караванами русских купцов. В Тобольске и тамошних деревнях видел ручные жернова. Мишка выпилил смахивающие на колеса два круглых обрубка из толстенного кедра, вбил в них осколки старого чугунка — и соорудил простейшую мельницу.

Женщины диву давались. Вертишь и мелешь. С горем пополам, а все-таки мука, есть из чего стряпать шаньги. Значит, попразднуют. А то какое рождество без шанег!

С осени, с той поры, как появилась мошкара, еду готовили порознь, но праздничное столованье задумали общее. Однако стряпали хозяйки по отдельности, видно, хотели похвастаться своим умением.

Ребята ждали праздника с еще большим нетерпением, чем взрослые. Гриш сделал сынишке вертящуюся звезду из бумаги, раскрасил ее ягодным соком.

— Кодзув, кодзув![11] — ликовал Илька, выхваляясь перед Энькой. Тому отец ничего не смастерил, Гажа-Эль не был мастером на такие поделки. И Энька завидовал дружку.

В Мужах мальчишки ходили колядовать, и их одаривали шаньгами и денежками. Энька с Илькой помнили это и надумали заслужить себе подарки.