Живун

Оба мальчика по вечерам старательно заучивали со слов матерей коляду. Матери и сами знали славящую песню с пятого на десятое, коверкали русские слова, перемежали их с зырянскими, не очень вдумываясь, какая мешанина получается.

Но на то она и коляда, чтобы быть мудреной.

И когда ребята пропели ее перед отцами, Гриш, ухмыляясь, похвалил:

— Сойдет…

А Гажа-Эль с серьезным видом наставил:

— Напоследок не забудьте пропеть: «Деньги — так деньги, шаньги — так шаньги». А то гостинца не дадут.

Пришло рождество, и ребята заслужили свое — и шаньги и деньги. Правда, деньги не настоящие, а керенки, каким-то образом уцелевшие у Сеньки Германца.

Счастливые, довольные, наевшись вкусных праздничных шанег, легли дети спать.

Тогда и взрослые сели пировать.

Собрались в избе у Сеньки и Мишки. На двух столах, выдвинутых по такому случаю на середину избы, теснились тарелки, туески, чашки с шаньгами, кулебякой, мясными пирожками, соленой рыбой, икрой, варкой. Но самой вкусной и долгожданной была строганина из оленины — Сандра привезла Еленне от ее отца-оленевода целую тушу. Отец Еленни прикочевал на зиму к Мужам и послал дочери такой лакомый подарок.

— Вот уж отведем душу строганинкой! — потирал руки Гажа-Эль.

— Эх, самим бы нам в парме оленей завести-заиметь! — почесал Гриш в затылке. — Тут и мясо тебе, и шкуры на малицы, на кисы…

Однако усаживались за стол немного хмуроватые: ночь по обычаю постовали, не спали, но главное — хмельного не было на столе. Сандра глядела на всех с лукавой улыбкой.

— Садись! — позвали ее. Она кивнула и молча вышла из избы. Вернулась, неся большую сулею самогона.

— Откуда? — уставились на нее.

Оказалось, Сандра предусмотрительно купила самогон через крестную, еще раньше. Старательно прятала его и от Мишки и от Сеньки. Гриш один знал. Перед ним она отчиталась в расходах.

Еще не выпив, все словно захмелели.

— Вот молодчина! — рассыпался в похвалах Гажа-Эль. — А я мучаюсь, проклинаю Гриша, пошто заманил в этакую даль. Ну, разговеюсь!

Выпили — развеселились. Песни запели. Мишка в пляс пустился. За ним — Сенька.

Барыня угорела —
Много сахару поела.
Барыня, тук и тук!
Сударыня, бук и бук! —

выделывал он кренделя под общий смех.

— Давай, давай! — подзадоривал захмелевший Гриш. Наигрывая плясовые мелодии, он притопывал в такт, видно было, у самого душа рвется выкинуть этакое невероятное.

«Славно у нас, дружно! Еще лучше заживем!..» — Он радостно зажмурился от этих мыслей.

И тем горше было ему от той ссоры, которая случилась нежданно-негаданно.

Сенька — нарочно сделал или случайно вышло так, — отплясывая, подмигнул Сандре:

— Пошли, суседка, на пару…

Гаддя-Парасся болезненно ревновала Мишку к Сандре, остро переживала Мишкино охлаждение к себе, ненавидела соперницу.

— Мой-то, непутевый! Нет, поглядите, люди! Ой что-то нечисто тут!.. — злобно сказала она, поворотясь к Мишке, — Вдвоем оставались… Поди, того… Ха-ха-ха…

Сандра онемела: наглая! Позеленела от приступа ярости. Все, что накипело, что опа так сдерживала, выплеснулось.

— Чужого не подбираю!.. — сверкнула она глазами. — Пляши сама, тебе как раз… с брюхом.

Парасся насмешливо скривила губы.

— Да уж не хабторка!

Этого Сандра вовсе не могла стерпеть.

— Не тебе укорять! Думаешь, не знаю, от кого носишь? От моего дурака.

Мишка взъярился, накинулся на жену:

— Не бреши! Чего выдумала!

Парасся покраснела, заголосила:

— Ой, беда-беда! Что болтает! Тьфу, тьфу!

Разыгрался скандал…

— Да что вы! — стала увещевать Елення. — Пели-плясали — и нате! Хватит вам… — И обратилась к мужу — Давай, Гриш, что-нибудь веселенькое…

Но Сандра не желала примирения.

— Бесстыжая! Все знаю, все вижу. Мало здесь липли, так еще в Мужах… Срам один… Мне все рассказали…

Вконец расстроенная, Парасся готова была зареветь.

Сильным ударом кулака Мишка сшиб Сандру с ног.

— Не смей! — не своим голосом вскричал Сенька и схватил Мишку за руку.

Тот, как тростиночку, отшвырнул его, но Сенька не отвязался, вспрыгнул и снова повис на Мишке.

— Ну, что говорила?! Глядите, непутевый-то! — с ехидным злорадством всплеснула руками Парасся.

Гажа-Эль оттолкнул Сеньку, отвел Мишку в сторону.

Хмурый, недовольный, что ему не дали выместить злость на Сандре и Сеньке, Мишка подошел к столу и залпом опустошил свою чашку, а потом и еще чью-то, стоявшую рядом.

— Зачем выпил мой самогон? — вскипел Сенька.

— Не твой. Наш. Сандра выставила, — огрызнулся Мишка.

— На нашу пушнину покупала! На общую! — не унимался Сенька.

— Твоя-то доля велика ли?

Гриш недовольно поморщился.

— Ну, пошли считаться. Я-то не корю никого. Эль — тоже.

— Завсегда так: кто меньше тешет, тот больше брешет, — сказал Гажа-Эль. — Пошли, Гриш! Неча тут делать…

Гриш хотел идти, его задержал Мишка.

— Ты как хочешь, святая душа, а я тебе заявлю при всех: не желаю быть в парме — и шабаш! Не желаю!.. Или — в пай!.. И все такое… — пьяно выкрикивал он.

Гриш понимал — не спьяну грозится, на уме держит…

— Проспись, Миш. Вытрезвишься, поговорим-потолкуем, — сказал он.

— Зачем — проспись? Сейчас желаю!.. И все такое…

Не ответив ему, Гриш ушел.